Хромпиковское строительное управление

     Учёба на строительном факультете Уральского политехнического института им. С.М. Кирова в Свердловске завершена, мне 22 с половиной года, впереди работа - самый продолжительный, как оказалось, период жизни.

Начинался он в Первоуральске Свердловской области, куда был направлен по распределению.

К работе мастером Хромпиковского строительного управления (ХСУ) на строящемся хлебозаводе, приступил в сентябре 1959 года. Объект располагался по соседству с трактом, соединявшим Первоуральск со Свердловском. Если отправиться по нему в областной центр, то по правую руку, не доезжая хлебозавода, было самое бойкое и грязное место в городе - центральный рынок. За хлебозаводом шли бесконечные пустыри. По левой стороне вдоль тракта до самого выезда из города тянулась ограда Первоуральского новотрубного завода. 

В течение пяти лет, проезжая на рейсовом междугородном автобусе в обоих направлениях, я загадывал, что произойдёт быстрее: окончание института или ввод в эксплуатацию многострадального сооружения. Порой строители без видимых причин в самый неподходящий сезон вдруг штурмом брали объект, тогда мне казалось, что хлебозавод финиширует первым.

Однако энтузиазм созидательной силы, руководившей процессом, вскоре проходил, а мой стабильно нарастал с каждым годом. Если бы я знал о предстоящем начале своей профессиональной карьеры именно на этом комплексе да ещё при очередной попытке ввести его в эксплуатацию, то так бы не торопился завершить учёбу.

Внутри главный корпус хлебозавода был намного солиднее и объёмнее, нежели казался со стороны, он вмещал массу раздражённых строителей, так как выполнявшиеся работы были уже давно запроцентованы предшественниками, то есть, оплачены, а чертежи растеряны. К тому же с годами менялись технологическое оборудование и нормативные требования, переделки, связанные с этим, не прекращались.

Под их прикрытием устранялся брак, допущенный в разные периоды строительства. Сухие запахи пыли от ломаемых перегородок и отбиваемой штукатурки, смешивались с сочными ароматами, источавшимися олифой и красками. Предпусковое столпотворение на объекте дополнялось обычной в таких случаях неразберихой.

Как свежеиспечённому специалисту, мне поручили присматривать за несколькими бригадами отделочников и разнорабочих. Удобнее всего было бы собрать их в одном месте, но расстановкой бригад ведали другие, не ставя меня в известность. Поэтому приходилось носиться по этажам из конца в конец главного корпуса, заглядывать ещё в подвал и пристройки, чтобы знать происходящее. Излишняя старательность утомляла.

Для восстановления сил отправлялся на обед домой. За перерыв успевал дважды пересечь Корабельную рощу с высоченными стройными соснами, съесть еду, разогретую мамой к моему приходу, и даже поспать десяток минут. Мама всегда на две-три минуты удлиняла мой сон и будила позднее, чем я просил.

После перерыва с новыми силами быстро находил бригады, а вот найти себя в окружавшей неопределённости не мог, что, конечно же, угнетало. Работа информатором не устраивала, накапливался протест, готовый выплеснуться. Как бы это произошло, не ведаю, но продолжение штурма в очередной раз отменили, дав передышку и другим работавшим, и меня перебросили на площадку Хромпикового завода.    

Хочу успокоить читателя, что долгострой без моего участия, в конце концов, домучили, и, выпекая хлеб, он стал соответствовать своему названию. Каждый раз, проезжая мимо, мама говорила знакомым:

- А вот хлебозавод, который строил Боря.

Я испытывал замешательство, ибо звучало такое заявление слишком громко в отношении моего действительного вклада.

Объекты, которые я на самом деле потом строил, находились за заводскими оградами или далеко от магистрального тракта, и мама их не могла видеть. Время шло, никто уже не помнил, каким было моё участие в строительстве хлебозавода, и я перестал остро реагировать на мамины слова.

***

     О Хромпиковом заводе городские жители рассказывали разные истории, и вот мне представилась возможность самому убедиться в правоте слухов. Химическое производство действительно было вредным, но деньги за работу платили хорошие. Рабочие завода жили в посёлке, находившемся в пределах санитарной зоны.

От профессионального заболевания у них разрушались носовые перегородки и проваливались носы. В цехах трудились с марлевыми повязками, в качестве специального питания ежедневно бесплатно выдавалось пол-литра молока. Носам это помогало мало.     

Заводские стоки после шламовых отстойников без очистки попадали в Чусовую, протекавшую рядом. В ней на десятки километров вниз по течению не водилась рыба, дно было пропитано ядовитой гадостью. Когда приходилось в брод переходить речку, то на ногах  оставались разноцветные трудно смываемые разводы.

Если ветер отклонялся от преобладающего направления, и облака выбросов накрывали соцгород, прятавшийся за Корабельной рощей, то першило в горле, резало глаза,  на одежде появлялись тёмные точки. Воспринималось это тогда как неизбежность, с этим мирились, не возмущались. Особенные были времена: непросвещённость, безалаберность, замалчивание опасности, покорность захолустья.

Теперь вместе с Анатолием Панковым и Виктором Трофимовым, подтянутыми сюда же на Хромпиковый завод, нам предстояло наращивать его мощь новыми цехами с дополнительными отравленными стоками и выбросами, и мы по мере сил старались решать поставленные задачи. С этими ребятами я дружил ещё со старших классов мужской средней школы №7, вместе с ними поступал на стройфак института, и после окончания учёбы мы оказались в одной организации.   

Строители работали на открытом воздухе, молочные льготы на них не распространялись, что свидетельствовало о здоровых условиях среды пребывания. На самом же деле загазованность на заводской территории была такой, что доводила рабочих порой до кашля и головокружения. Вызывали заводского врача, но не для замера концентрации вредных примесей, таких приборов и не было, а чтобы мог убедиться на месте, как трудно дышать без приёма бесплатного молока. Врач, а то и целая комиссия, когда строители особенно гневно выражали недовольство, появлялись после смены направления ветра и упрекали в обмане.    

Утром на работу, а вечером домой ходил пешком, пересекая теперь Корабельную рощу наискосок. На три километра в один конец требовалось куда больше времени, чем раньше, и мамины обеды до поры закончились. Маршрутный автобус, не ведавший расписания, выигрыша в скорости не давал, лишал возможности побыть в дороге одному и подумать, поэтому никогда им не пользовался.   

Мне было доверено самостоятельно вести строительство цеха №8, где на площадке только-только были закреплены геодезические оси. Работы начали с фундаментов бытового корпуса, стоявшего в торце очень длинного, как подсказывали чертежи, производственного пролёта с несколькими перекрытиями по высоте. Трофимов трудился на цехе №5, что был рядом с заводской проходной и конторой ХСУ, на его объекте монтировалась этажерка. Панкова бросили на пустырь, и он занимался подготовительными планировочными операциями под очередной крупный цех.  

Не стану донимать техническими и технологическими подробностями строительного процесса, а приведу несколько воспоминаний, дающих, на мой взгляд, представление об обстановке тех лет, когда мы приступили к освоению выбранной профессии.

Направив в одно строительное управление сразу трёх инженеров-строителей, Первоуральское управление строительством считало выполненной свою задачу по укреплению ХСУ кадрами.

Теперь всё зависело от руководителей управления, от их умения распорядиться нашим и своим потенциалами. Так как до этого в Хромпиковском строительном управлении не работали на линии специалисты с высшим образованием, то можно представить, какие большие надежды возлагало на нас руководство.

***

     Старшим руководителем по должности был начальник управления Лагун Константин Людвигович. Высокий, худой, всегда недовольный тем, что он видел вокруг себя на строительных площадках и даже в своём кабинете. Несмотря на кислое выражение и без того сморщенного удлинённого лица, он принадлежал к старой закалённой кадровой школе строителей. В гости к моим родителям он иногда приходил по большим праздникам с более мягкой гримасой на лице, и она теплела по мере приёма водки и закуски.

Ежедневно за час до начала работы, а она начиналась с восьми, начальник совершал обход спящей стройки и накапливал замечания, заглядывая в каждый угол, куда лезть, как мне казалось, и не следовало. Чтобы не перегружать память, Лагун дважды за смену подходил к мастерам поделиться впечатлениями один на один. Разносить за огрехи он умел складно, ему самому это занятие нравилось. Нужно отдать должное начальнику за сдержанный тон нравоучений, объективность замечаний и умение привлечь внимание к пустым мелочам. Принципиальных вопросов он обычно не касался.   

Его одинокая неприветливая фигура часто маячила вдалеке на каком-нибудь возвышении. Он мог подолгу наблюдать за трудовыми действиями вверенного коллектива, что побуждало кадры к активизации. Мне не нравилось находиться под таким присмотром, я чертыхался про себя по поводу странной привычки Константина Людвиговича.    

Лагун прибыл на Урал вместе с моим отцом в составе отряда, эвакуированного из Украины, имел среднее техническое образование и, как нам казалось, робел перед молодыми грамотными специалистами. Скорее же всего, причина была в том, что наши отцы занимали должности начальника, главного энергетика и главного бухгалтера Первоуральского управления строительством, в которое входило ХСУ.

Теперь-то мне ясно, как ему было непросто сдерживать себя в выражениях, наставляя нас на путь истины, вразумлять, подсказывать, требовать исполнения поручений, отчитывать, одним словом - руководить нами. Однако, будучи способным дипломатом, а без этого не мог состояться в ту пору строитель, он находил способы воздействия на молодых специалистов.      

Редкий квартал не появлялся приказ по управлению, на основании которого из заработной платы кого-то из нас, а то и всех сразу, составлявшей по 1150 рублей, не высчитывалось бы от 10 до 30 процентов. Поводы для наказания мы давали, допуская то перерасход стройматериалов или фонда заработной платы при закрытии нарядов рабочим, то переделки случавшегося брака, то нарушение правил техники безопасности. Статей для привлечения к материальной ответственности для частичного возмещения причинённого организации ущерба существовало предостаточно.

Лагуна, подписывавшего приказы, не смущали повторения формулировок из слова в слово. Тем не менее, получаемых на руки денег хватало, к тому же я их все отдавал маме, а она выдавала мне по десять рублей на обед. Истратить такую огромную сумму на еду было невозможно, и я отказывался от лишних средств.  

Как профессиональный строитель тех лет, Константин Людвигович порой увлекался горячительными напитками, и забывал делать разгрузочные дни. Однако голову он никогда не терял, ходил твердо, нехорошие выражения произносил не чаще, чем обычно. Не будь у него слабости к спиртному, не знаю, как бы закончилась для меня одна трудная история, которая произойдёт спустя несколько лет, когда в ХСУ я уже не работал.     

С сестрой Талой и группой сподвижников мы сплавлялись по Днепру от Смоленска на катамаране, смастерённом своими руками. В Киеве у первого в мире сварного цельнометаллического моста академика Патона, пути членов команды на время разошлись. Я и Тала отправились навестить родственников по маминой линии, которых на Украине тогда было много, а остальные поплыли дальше. Договорились, что катамаранщики предупредят нас телеграммой о подходе к Днепропетровску, куда мы с сестрой сразу доберёмся.       

Дни в гостях у родных летели, а вызова всё не было, мы забеспокоились и выехали в Днепропетровск. С рассветом обошли главную пристань города в поисках нашей посудины,  только её не оказалось. Отправились, на всякий случай, на главпочтамт.

На мне штаны с паспортом в кармане, безрукавка на голое тело и кеды без носков. Остальная одежда, включая костюм, и тысяча рублей остались на катамаране. Эти резервные деньги предназначались для похода в ресторан в Херсоне, который значился в наших планах конечным пунктом маршрута.      

Вообще-то на почтамте делать было нечего, поскольку с командой не уславливались общаться таким образом, но дождавшись его открытия, получили на моё имя телеграмму «до востребования». Первые два слова, увиденные на не развёрнутом ещё бланке, были такими: «утонули люди». Представляете моё состояние, в голове всё смешалось, охватило оцепенение. Потом развернул телеграмму, пробежал глазами короткий текст без знаков препинания: «вещи утонули люди целы возвращайтесь домой».   

Слава Богу, что люди целы, но как возвращаться без денег, они же ушли на дно вместе с катамараном. Потрясённые сообщением, выходим на улицу. Воскресное утро, город сладко досыпает, ни души. Без всякой цели бредём по бульвару и обдумываем положение. Тут навстречу, возвращаясь явно с ночной гулянки, идёт человек. Он приближается к нам и, когда уже совсем поравнялся, превращается в Лагуна Константина Людвиговича.

Повисли мы на нём, а ему и без того стоять трудно, защебетали. Он не понял, с кем не смог разминуться на широкой аллее, и не сразу признал в нас близких знакомых. Потом поразился не меньше нашего и враз протрезвел, подумав, что мы следим за его похождениями.

Из сбивчивых объяснений он разобрал лишь одно - нам нужны деньги на дорогу домой. Успокоился, вытащил кошелёк с достаточной суммой купюр, чтобы ссудить нам. Я же говорил перед этим, что он в состоянии опьянения не терял голову, разве не является тому доказательством содержание его бумажника. Другой спустил бы всё до копейки, а у него оставались деньги на обратный билет не только для себя.       

Позднее Лагун с красавицей женой, с сыном и дочкой возвратятся на Украину, в тот же раз, возможно, он приезжал на разведку и, как выяснилось, встретиться на аллее с нами. Лагун был нормальным мужчиной, наши родители дружили семьями, правда, улучшению дел на площадке это не помогало. Хромпиковское СУ оставалось отстающим, прихрамывало на обе ноги, на оперативках в Управлении строительством его крепко разделывали.

Он с невозмутимым видом переносил критику, молча терпел, ещё раньше начинал обходы площадок, а дело и с помощью молодых специалистов, брошенных для подкрепления, не подтягивалось к уровню вечно грандиозных плановых задач, на которые государство тогда не скупилось.

***

     Другим нашим руководителем был главный инженер ХСУ Копылов Евгений Васильевич. Он вырос в Ленинграде, воспитывался у родной тётки, по распределению после института был направлен в Первоуральск. Здесь женился на нормировщице из местных жителей, и быстро продвигался по службе. Старше нас он был на пять лет, а занимал уже такую высокую и серьёзную должность.          

Уместно упомянуть о том, что раньше в городе кроме Первоуральского управления строительством, которым руководил мой отец, входившего в состав треста «Уралтяжтрубстрой», было ещё и СМУ-5 треста «Уралмедьстрой». Центральные аппараты трестов располагались в Свердловске, строительство тресты вели в разных городах области по профилям работ, которые легко читаются в их названиях.

СМУ-5 занималось Хромпиковым заводом и жильём для него. Оно было маломощным и сильно уступало соседу - Первоуральскому управлению строительством.         

Реорганизации в строительной отрасли велись во все времена, и, как ни странно, порой оказывались удачными. На этот раз какая-то светлая голова в Минтяжстрое СССР выяснила, что в одном городе работают организации разных трестов, и предложила передать СМУ-5 Первоуральскому управлению строительством треста «Уралтяжтрубстрой». Так и было сделано.

Предстояло бурное развитие Хромпикового завода и СМУ-5, понятно, не могло с такой задачей справиться. Теперь уже новые хозяева принимали меры по его укреплению. Чтобы избежать путаницы, так как в Первоуральском управлении строительством было своё СУ-5, находившееся в городе Ревда, принятую организацию СМУ-5 переименовали в Хромпиковское строительное управление.    

На волне укрепления ХСУ кадрами в нём оказался Копылов, а через год и наша троица. Евгений Васильевич был человеком среднего роста, симпатичным, располагающим к себе, подвижным, хотя имел чуть-чуть лишний вес. Его увлекало инженерное дело, он тщательно изучал техническую документацию, поступающую в невероятных количествах на новые производственные цеха. Внимание, с которым Е.В. относился к чертежам, не давало ему возможности отлучаться из кабинета. Появление главного инженера на строительной площадке было приятным событием, но редким. 

Чтобы не отрываться от производства, он  приглашал нас после работы в кабинет и знакомился с положением дел. Мы не только рассказывали о том, что происходило в сотне метров от стола главного инженера, но и сообща старались найти пути ускорения работ, повышения производительности труда. Е.В. с удивительным энтузиазмом поддерживал любые наши идеи, словно предлагал их сам. Он давал поручения конторским службам, помогал осуществлению нововведений.          

Мы сами чертили, а потом заказывали всевозможные подмости для кладочных работ, приспособления для монтажа конструкций, придумывали маты для утепления грунта, занимались перепроектированием фундаментов и всего, что попадалось на глаза. Подход к делу был творческим, фантазии далеко уносили от реалий, но совсем уж оторваться от земли не позволяла служебная обязанность выполнять плановые задания, за которыми присматривал Лагун.       

С Копыловым Е.В. и после ХСУ мне пришлось работать в системе Минтяжстроя СССР несколько десятков лет. Он возглавлял Свердловский домостроительный комбинат после А.Л. Микуниса, Б.Н. Ельцина, И.Б. Литвака и Н.Л. Биевца, они ещё встретятся в повествовании, был главным инженером ВПО «Союзстройконструкция».        

Прожив много лет на Урале, Евгений Васильевич сохранил манеры горожан второй столицы государства, отличавшие его от местных кадров. Например, он пользовался зонтом в дождливую погоду, что было просто вызовом окружавшим его коллегам, так как все ходили в плащах. На заседание коллегии Главсредуралстроя однажды появился в безрукавке с двумя расстёгнутыми пуговицами, да ещё в таком виде направился к трибуне отчитываться.

Правда, его ещё на подступах возвратил обратно на место начальник главка Башилов С.В., предупредив о недопущении впредь подобных вольностей. Он первым в нашей руководящей строительной среде стал носить джинсовые брюки, барсетку для документов и тому подобное. Он не отставал от веяний моды, на которую у одних коллег не хватало времени, а у других - желания ей следовать. 

Третьим нашим руководителем числился Александр Павлович Блинов - начальник участка. Всегда в пальто или плаще, болтавшихся на нём, он перемещался между объектами в роли связного. Ему можно было задавать вопросы и даже о чём-то попросить, зная наперёд, что при всём старании помочь он не сможет исполнить обещание. Порядочному, приятному и доброму по натуре человеку для работы в этой должности не хватало характера, он понимал это, стеснялся своей неприспособленности к делу.

***

     В свою очередь и мы, работавшие мастерами, не были обделены подчинёнными, в нашем распоряжении находились бригады. Давление в работе сверху и снизу, может быть, в наибольшей степени испытывают руководители низового звена производства. Их зависимость от начальства велика, а контакты с рабочими наполнены конкретностью. Подчинённому инженерно-техническому работнику могут и приказать, а для рабочего человека в наше время такая форма не подходила. Вот и попробуй найти переход от полученного приказа к его исполнению через поручения и объяснения.              

В этом деле институтские знания помочь не могли. Шёл сложный и порой мучительный процесс самообучения, от которого каждый получал свой результат. А попадать, как говорится, в точку нужно было сразу. Осмелюсь утверждать, что мне это в основном удавалось.                     

Первой приданной мне бригадой была комплексная бригада, которой руководил Афанасий Акимович Васильев. Обращался я к нему по имени и отчеству и только на Вы. Скажу уж к слову, что во все годы к каждому работнику и рабочему обращался исключительно на Вы. Другой формы не понимаю и не приемлю даже в житейской обстановке. Это не относится только к родственникам и одному-двум друзьям, и то в зависимости от обстоятельств.       

Было Васильеву лет сорок пять, имел он крепкое сложение, приятное лицо и насмешливую улыбку. Бригадирского опыта ему хватало, чтобы держать в руках членов большого коллектива. Хватало ему и житейской хитрости, и здравого смысла. Строительные работы понимал, мог в некоторых случаях сам вынести отметку с помощью нивелира, что высоко ценилось в рабочей среде.

Заработки тогда были скромными, а труд тяжёлым. Все процессы выполнялись вручную. Работали на открытом воздухе в любую погоду, уж если очень поджимали холода, и морозы стояли ниже минус 30-35 градусов по Цельсию, то дни актировались, а это сказывалось на заработной плате. Зимы в те времена были суровыми, с начала декабря и до середины февраля давили морозы. Глобальное потепление климата, занимающее сейчас головы многих людей, где-то задерживалось.           

Холода были полновластными хозяевами на Урале, порой по три дня кряду оказывались с запредельными температурами. Это не освобождало людей от обязанности своевременно прибыть на рабочее место и провести на нём всю смену. Набивались до отказа в сколоченную из досок бытовку, обогревавшуюся электрическим «козлом», так называли кусок асбоцементной трубы с навитой спиралью, курили и сетовали на погодные причуды. Чтобы меньше часов попадало под актирование, рабочие выходили на улицу, разводили костёр и поблизости от него занимались каким-нибудь делом. 

Спецодежду мужчины и женщины носили одинаковую: зимой валенки с высокими самодельными резиновыми калошами, ватные брюки, фуфайки, перетянутые поясными ремнями. Отличие пола проявлялось только в головном уборе: у мужчин шапки с опущенными ушами, у женщин тёплые платки. В руках одинаковый инструмент - лопаты, кайла, ломики, мастерки, топоры.     

Комплексная бригада из тридцати человек выполняла все виды работ: земляные, кладочные, бетонные, арматурные, плотницкие, изоляционные, монтажные. Качество работ от такой универсальности страдало, но само понятие качества было иным, сейчас я бы назвал его варварским. Таким оно будет оставаться многие годы.            

С этой комплексной бригадой я прошёл в первый раз приём бетона, кирпичную кладку, монтаж сборных железобетонных конструкций и многие другие составляющие строительного дела. В стороне от рабочих не стоял, когда чувствовал необходимость, то сам брался за лопату, за что получал строгие замечания от начальника.

Особенно памятным был монтаж первой железобетонной колонны цеха. Без специализированной организации подняли её, родимую, на тросовой удавке, расчалили, расклинили в стакане. Отцеплять трос по деревянной приставной лестнице поднялся сам Афанасий Акимович. Сколько было гордости у всех по случаю успеха. Фотография этого торжественного момента, самая дорогая из всех производственных.          

На стройке тогда появились башенные краны марки БКСМ, МСК грузоподъёмностью 3-5 тонн, доставлявшие массу хлопот по выверке путей. Маломощные бульдозеры перемещали грунт, волоком перетаскивали всё, что было им под силу. Бетон с центрального узла привозили автосамосвалы, кирпич и лесоматериалы - бортовые машины. Мелкие партии досок и арматуры на короткие расстояния и в пределах площадки подвозили неторопливым, но безотказным гужевым транспортом.             

Старый конюх, сгорбившись, сидел на телеге в ожидании моих поручений, он с  обречённым выражением на лице поглядывал на рычащую механизированную технику. Вскоре, несмотря на нехватку автомашин, лошади попали под «сокращение штатов», но их сторонники сохранились. Спустя ещё два года, приказом по тресту начальник стройуправления СУ-5 в Ревде, что по соседству с Первоуральском, получил строгий выговор за невыполнение распоряжения о ликвидации конного двора.

Этим начальником строительного управления был Жминько Григорий Алексеевич. Он терпеливо сносил упрёки старших по должности и насмешки коллег по работе, но не уступал, хотя трест в приказном порядке лишил довольствия тягловую силу. Жминько так и не отправил лошадей на живодёрню до своего ухода на пенсию. Потом судьбу животных с лёгкостью решил молодой преемник.            

Заказы на перевозку и доставку материалов делались с утра на следующий день, а как завершится день текущий с его первой и второй сменами, как будет выполнена заявка, данная накануне, никто предсказать не мог. По этой причине составление заказа помогало вырабатывать такие качества, как прозорливость и изворотливость. Материалы, поступавшие на стройку, при всём том, что на их разгрузку вручную часто бросалась вся бригада, люди встречали с радостным настроением, так как их наличие давало возможность трудиться без простоев.       

Сборный железобетон комплектовался трудно, не хватало заводских мощностей, да и мелкие конструкции изготавливать заводу было накладно. Когда подпирало, то в позу обиженного человека я не становился. Ехал на ЖБИиК, стучался не только к начальству, а добирался до цеха, до мастера, до бригадира, просил, объяснял, договаривался, а потом приезжал забирать заказ.    

Никогда не относился равнодушно к простою рабочих: из-за этого проигрывали и стройка, и люди, терявшие в заработной плате. Всегда до последней возможности отказывался от приёма на площадку новых бригад, пока не создавались нормальные условия для их полноценной загрузки.

Из нашей молодёжной троицы проще на проблему занятости смотрел Панков. Ему нравилось быть в роли человека, за которым по стройке тянулись бригадиры, спрашивавшие работу. Анатолию становилось всё труднее и, в конце концов, он утонул в перерасходах фонда зарплаты и переделках допущенного брака.

***

     Ещё когда нас только произвели в мастера, наши отцы из лучших побуждений договорились о том, что каждый из них проведёт с нами несколько занятий, поделится своим опытом и подскажет советы, особенно необходимые на первых порах. Такой ликбез случился лишь однажды, и собеседование с нами провёл главный бухгалтер Управления строительством Панков. После рабочего дня, он принял нас за своим рабочим столом в чёрных нарукавниках, обложенный стопками отчётных документов.  

Панков старший рассказал не только о премудростях бухгалтерского учёта, но и о многих элементарных, совершенно необходимых вещах в работе с документами. Где, например, следует наложить резолюцию на деловое письмо, чтобы она потом не оказалась в месте скрепления бумаг в скоросшивателе, чтобы не закрывала написанный текст и т.п. В неформальной обстановке подсказки опытного человека запоминались крепко. 

По крайней мере, после того занятия я никогда в жизни не писал поручения наискосок через текст письма, считая это неуважительным по отношению к человеку, которому адресовано обращение, не писал прямо по строчкам, а выбирал свободное место и уже на нём, ужимаясь, если того требовало остававшееся пространство, расписывал задания или просьбы.

Работа в Хромпиковском строительном управлении продолжалась. Первые недели страшно уставал, но постепенно втянулся в жизнь стройки, следовал её расписанию и законам. Цех №8 быстро подрастал, отдача от присутствия на нём вверенного мне трудового коллектива была очевидной. Лагуну всё труднее было найти такое место, с которого он бы мог обозревать всю площадку, так как мешали возведённые стены. И вот уже бытовой корпус принял бригаду штукатуров Никулина.

Трудоёмкие и грязные штукатурные работы выполнялись тогда вручную, а механизация была примитивной. С центрального узла раствор привозился автосамосвалами по 1-1,5 кубометра и принимался в приёмный боёк, сколоченный из досок, обитых иногда кровельным железом. Так как вырабатывался раствор медленно, то пользовались известковыми составами, в них можно было на следующий день добавить воду и, перемешав лопатами, пускать в дело.

При больших объёмах работ пользовались известково-цементной смесью и совсем редко цементным раствором. Дело в том, что в соревновании отделочников со сроками схватывания цемента, как правило, побеждал раствор. Растворонасос перекачивал штукатурную смесь из бойка по резиновых шлангам в ящики на этажах.

Шланги были тяжёлыми, потому лишний раз их не перемещали, от давления, создаваемого насосом, они часто лопались. Хлопот механизация доставляла много. Дальше выполнение дневного задания решал ручной труд: мастерок, сокол, правило, тёрка, подмости и человеческие руки. Не стану больше детализировать технологию, чтобы не получилось пособие по производству штукатурных работ.

Никулин был в своём роде уникальным специалистом. Штукатурка считалась делом женским, а тут мужчина - бригадир. Его рост подходил к двум метрам, что позволяло ему на жилых домах и бытовых корпусах намёт раствора, а затем разравнивание длинным деревянным правилом делать прямо с пола. Силищей он обладал огромной, природа к тому же наделила его ловкостью и уважительным отношением к труду, поэтому работал Никулин виртуозно, и стоил доброго десятка штукатуров.

Его бригада называлась комсомольско-молодёжной, хотя ему самому было далеко за сорок. Зато остальные девчата, осваивавшие профессию, были молодыми неумёхами. Бригадир не имел привычки отказываться от новеньких. Несколькими взмахами рук он давал фронт работ всем. Девчата ахали, с тёрками в руках облепляли стену и принимались затирать её поверхность.

На Никулина приходили посмотреть просто любопытные, наслышанные о кудеснике, приходили специалисты по отделке, инженерно-технические работники, отвечавшие за распространение передового опыта. Они в приёмах бригадира не находили новшеств, поэтому никаких путных советов не могли передать другим отделочникам, кроме того, что тем надо подрастать в прямом смысле этого слова.

Одновременно со строительством новых цехов завода, мужавших с каждым днём, стройуправление возводило, и даже более быстрыми темпами, себе контору. Полносборное здание в три этажа и длиной тридцать шесть метров поражало воображение размерами кабинетов для руководителей и конторских служб. Вскоре управленцы с площадей заказчика, где размещались на птичьих правах, освобождаясь от зависимости, переехали. Новая контора придала солидность организации и не ухудшила показатели работы участков.

Однако Лагун внешне был столь же недоволен всем, а для Копылова стройка стала недосягаемой, так как контора на сто метров располагалась дальше от объектов, чем прежняя. Наша троица вечерами часто навещала управленческий штаб, чтобы в тепле и при ярком свете почувствовать себя людьми, заглянуть в диспетчерскую по уточнению поставок материалов на следующий день.

Главным же было то, что в техническом кабинете появился настоящий чертёжный прибор с огромной доской и двумя линейками, расположенными перпендикулярно друг к другу, перемещаясь, они сохраняли параллельность линий. За этим, так называемым комбайном, мы превращали свои идеи в чертежи по заранее сделанным расчётам.

Иногда нас приглашали в контору на оперативки, производственные совещания и разные собрания коллектива управления по разным поводам и без оных. Руководство беспокоилось о том, чтобы здание не пустовало, и мероприятия зачастили.

В этом же здании зимой 1960 года Лагун К.Л. проводил рассмотрение коллективного заявления нашей тройки, в котором мы поставили руководству ультиматум: или увольняют всех нас, или приводят в порядок службу нормирования. Если быть точным, то речь шла об увольнении с работы нормировщицы Чабановой, которой мы были подконтрольны по нарядам, выписываемым бригадам для начисления заработной платы. Обсуждение оказалось бурным, но лучше будет всё рассказать по порядку.      

***

     Рая Чабанова после окончания Орского индустриального техникума в Оренбургской области получила строительную специальность и направление на работу в город Первоуральск. В августе 1955 года её зачислили мастером в СМУ-5. Об этом управлении я уже упоминал, но добавлю одну деталь. Руководители управления были поселенцами, т.е. людьми без права смены места жительства, перед этим они отсидели разные сроки в местах заключения за провинности, выдуманные особыми органами власти.

Начальник управления Арцион, принимая молодую девушку на работу, обратил внимание на её редкое отчество, как будто его собственная фамилия не была столь же уникальной, и сказал:

- Раиса Евтихиевна - слишком сложно. У нас Вы будете Раисой Тихоновной.

С его подачи её так величают до сих пор.

При передаче СМУ-5 Первоуральскому управлению строительством произошла перестановка кадров, Чабанову направили на работу в жилищно-коммунальную службу. Она не хотела уходить со стройки и записалась на приём к самому главному начальнику - Фурманову Александру Родионовичу. Он выслушал мотивы работницы - нежелание заниматься санузлами - и сказал:

- Кому-то надо делать и эту работу.

С начальником управления ей договориться не удалось, зато со встретившимся знакомым, начальником участка Ларичевым, вопрос решился быстро. Он взял Раю на работу мастером участка «Жилстрой». Через год её перевели мастером в Хромпиковское СУ, а в феврале 1959 года зачислили нормировщиком в отдел труда и зарплаты. К началу работы нашей троицы в ХСУ Чабанова имела уже четырёхлетний стаж работы. Такова краткая предыстория к проводимому Лагуном разбору нашего коллективного заявления с условием: или она, или мы.

Она - это сформировавшаяся личность с непростым детством, знавшая лишения, самостоятельная, живущая на зарплату одна в чужом городе, помогающая деньгами матери, исполнительная, стоящая на букве, нет, на цифрах расценок. Мы - это те, кто понятия не имел о подобной житейской судьбе, у нас есть родители и квартиры, наши отцы руководители. Зная тогда о ней такие подробности, мы, наверное, несмотря на молодость, не совершили бы подобный  выпад.

Что нас в ней не устраивало? Конечно, не то, что она была худощава, имела нос с горбинкой, карие глаза и длинные косы, носила самодельные платья, отличалась опрятностью и аккуратностью. Не устраивала её формальность при приёме нарядов, вечные придирки, подкалывания и абсолютная несговорчивость, споры по мелочам, бескомпромиссность, ответы ещё до того, как задавались вопросы. Мы смотрели на заполнение нарядов проще. Всё равно нужно было выводить бригаде зарплату на уровень средней, а значит заниматься приписками.

На ту пору пришлась очередная кампания по совершенствование нарядной системы. Пропагандировалась аккордно-премиальная оплата труда: наряды бригаде выдавать до начала работ, размер предстоящих выплат определять сразу и не менять. Кто мог оспаривать такое нововведение, кроме самой жизни. Обязательств перед тобой у поставщиков материалов и конструкций никаких, а у тебя с бригадой договор, по которому подай всё в срок на рабочее место.

Нижайший уровень организации производственных отношений мешал хорошему замыслу. На верхних этажах управления всё складывалось гладко, на нижнем  - бессмысленная борьба с порчей нервов. Винтики и колёсики истирали друг друга, а корпус машины этого как бы и не знал. Сколько аналогичных примеров потом в работе будет ещё.

Разбор заявления начался, дипломатические способности Константина Людвиговича раскрылись в полной мере. Он заранее знал концовку, и вёл к ней стороны спокойно без подталкиваний, а мы, конечно, были на редкость наивными. Кроме неё и нас, на разбор заявления Лагун пригласил управленцев и бригадиров. Последние были зависимыми людьми от нормировщиков, и от мастеров, поддерживать какую-то одну сторону им было сложно, а поглядеть на происходящее забавно.

Начальник дал возможность высказаться молодым специалистам. Мы эмоционально по очереди говорили о притеснении, предвзятости, несправедливости и опять о том же самом. Раиса Тихоновна подобрала наряды, уличающие нас в поверхностном подходе, приписках, многократной перекидке вручную грунта и снега тогда, когда он не выпадал по неделе. Приводила примеры о сдаче нами нарядов в самом конце месяца.

Показала наряд Панкова, где тот нарисовал картинку и внизу поставил стоимость работ, не обоснованную расценками. Как говорится: и смех, и грех. Волновалась она больше нас, стараясь перед начальством, лицо раскраснелось, а язык стал ещё острее. Будь тогда её воля, она бы привлекла нас к ответственности. Покоряться же, уступать не собиралась. Тогда подумалось, ну как с такой сотрудницей можно работать дальше.

Когда припасённые доводы у сторон исчерпались, Лагун стал закруглять углы, указал на недоработки сторон, рассказал об ответственных задачах, стоящих перед молодым управлением и его дружным коллективом, о необходимости мобилизовать силы на решение очередных задач партии и правительства. Пока он говорил, проблема как-то сама собой исчезла. Да её и не было. Просто состоялось столкновение характеров, спровоцированное жесткой реальностью, и противники смогли оценить силу сторон.

В итоге мы продолжили работу мастерами, а её перевели на должность инженера по труду и заработной плате. Лагун разобрался в боевитом характере Чабановой и повысил её по службе. Позднее за эту историю с заявлением было стыдно. Однако разбор наших претензий снял напряжение и выровнял отношения со службой нормирования. К тому же Рая не была  замужем, по годам наша ровесница, и мы оказывали ей знаки внимания, слегка ухаживая и рисуясь друг перед другом.

Кроме работы она, надо полагать, думала и о замужестве, выбирая из нас того, кому отдать предпочтение. Глухой зимой группа управленцев поехала автобусом в свердловский театр. Культпоездки были одной из немногочисленных форм развлечения и сплочения коллектива.

Возвращались после спектакля поздно, сидячих мест не хватало, молодые мужчины стояли в проходе, держась за спинки сидений. Автобус тарахтел, компания, согревавшаяся крепкими напитками, веселилась. Трасса длинная, идёт сплошным лесом, темень.

Я стоял рядом с Раей, временами наклонялся к ней и отпускал свои, как мне представлялось, оригинальные замечания. В один из таких наклонов она взяла рукой борт моего пальто, притянула к себе и жадно поцеловала меня в губы, не будучи уверенная в том, что я когда-нибудь сам осмелюсь подобное сделать. Это означало, что её выбор остановился на мне.

Потом бывал у неё в гостях. Она жила в посёлке Хромпик, рядом с заводом, в коммунальной квартире. Комната имела одно окно и такой же ширины дверь. Справа стояла кровать, слева - столик, между ними был узкий проход. Вмещалась ещё швейная машинка с ножным приводом и табуретка. Наши отношения становились доверительными. В конце зимы, ко дню её рождения 28 марта 1961 года я подарил ей маленькие женские золотые часики стоимостью в мою месячную зарплату. Это было подтверждением моих серьёзных намерений.

***

     Стройка продолжала отнимать всё время, нагружала заданиями, требовала ускорения темпов работ, не взирая ни на что. Только поворачивайся. И приходилось вертеться волчком. Зимой на скользкой поверхности это получалось лучше, весной давалось труднее. Мешали абсолютное бездорожье, непролазная грязь, обилие талой воды, и проснувшееся солнце. Со всем этим нужно было бороться: вытаскивать засевшие автомашины, откачивать воду из котлованов и подвалов, белить извёсткой кирпичные стены, сложенные зимой, чтобы не рухнули.

Ускорителей твердения тогда мы не знали, раствор на солнцепёке проходил при оттаивании через нулевую прочность, стены тянулись навстречу солнцу и, забывая об осторожности, теряли устойчивость. У меня подобное не случалось, но насмотрелся на такие происшествия вдоволь.

Приказ по подготовке к весне выпускался в январе, он содержал массу дежурных мероприятий, однако, за ежедневными заботами выполнять их не успевали. В начале лета выходил второй из главных приказов о подготовке к зиме, в нём обозначались свои проблемы, до которых не доходили руки, пока не наступали морозы.

Лето было благодатной порой, только на Урале оно короткое. С осенними дождями приходили слякоть и грязь с вечными сапогами и портянками. С нетерпением все ждали морозов, и в октябре твёрдая опора под ногами на полгода гарантировала хоть какую-то стабильность для безостановочного вращения волчком.

В последних числах апреля 1961 года, когда я стоял на бровке котлована, у меня вдруг земля стала уходить под ногами. Убедившись в том, что это не связано с оттаиванием почвы, оставшейся на месте, обратился к врачу. Тот по желтизне моих глаз, которую симулировать невозможно, уверенно поставил без всяких анализов диагноз - болезнь Боткина.

Как представляющего опасность для окружающих, меня на месяц изолировали от общества. Из инфекционного отделения, где с желтушниками вместе лежали больные дизентерией, выплёскивать эмоции можно было только через форточку второго этажа, когда приходили с передачей родственники или навещала Рая.

Незадолго до моего заточения в изолятор бригада субподрядной организации «Союзтеплострой» завершила кладку сорокаметровой кирпичной трубы будущей котельной цеха №8. Нужно было, как генподрядчику, подтвердить выполнение работ, но метраж трубы, на мой взгляд, не дотягивал до проектной длины. Заводской куратор работу принял, а я возражал. Бывалый руководитель субподрядного участка посоветовал взять рулетку, да и промерить высоту самому, если такой умный, уверенный в том, что на подобный шаг рассудительный человек не отважится.

Вместо определения высоты с помощью теодолита, чему учила геодезия,  я с Панковым, захватив рулетку, по наружным металлическим скобам, заделанным в кладку и не имевшим ограждения, полезли с контрольной проверкой. Поднимались по стволу лихо, верхнюю часть трубы, имевшую расширение, также одолели без затруднения. Забрались во внутрь трубы, где ещё не был демонтирован рабочий настил из досок. Постояли, полюбовались размахом стройки, обсудили полученный результат замера, и, помахав наблюдавшим, стали спускаться.

Это оказалось более сложным делом, за расширением трубы скобы были не видны, и их пришлось, втягивая и без того впалые животы, нащупывать ногами вслепую. Вот бы в тот момент проявилось заболевание, которое уже подтачивало меня. По чуть наклонному стволу трубы спускаться стало легче.

Ступив на землю, почувствовали себя победителями: за нами - дураками, бросив работу, наблюдали бригады. Победа оказалась двойной, так как труба оказалась короче на четыре метра. Теплостроевцы не возражали. С такой высотой труба и осталась, невыполненную часть работ субподрядчику не оплатили.

Правила техники безопасности мы тогда нарушили, но от подопечных рабочих я всегда требовал их неукоснительного соблюдения. Моя внимательность в этом вопросе давала результат и тяжёлые случаи, слава Богу, миновали. И всё же ЧП однажды произошло: упал рабочий с отметки 11,4 метра. Она мне запомнилась на всю жизнь.

В бригаде работал молодой парень, поведение которого отклонялось от нормы. Если говорить другими словами, то был он со странностями. О своей жизненной программе торопился рассказать каждому встречному: заработать деньги, купить «московку» и жениться. Собственно, эти желания ещё не свидетельствовали о его умственной отсталости. Многие были бы не против развития событий в такой последовательности, тем более что «московкой» тогда называлась модная  короткая зимняя куртка.

Бригадир поручил парню снять деревянные щиты настила на той самой злополучной отметке. Плиты перекрытия не доходили до кирпичной стены цеха на толщину колонны. Чтобы никто случайно не провалился в щель, в углубления в кладке вставляли деревянные бруски, другими концами их опирали на плиту, а сверху накладывали щиты из сбитых досок.

Их то и надо было снять, чтобы начать установку опалубки и бетонирование полуметрового зазора. Наш молодой человек, как он потом рассказывал и показывал сам, стал одной ногой на щит, другой на плиту, приподнял щит, вытащил брусок и отпустил щит, на который опирался. Пролетел он через зазор двух нижележащих перекрытий, и рухнул на кучу песка.

Когда мне сообщили, что упал рабочий, я на бегу к месту происшествия предполагал самый ужасный исход. Пострадавший же стоял в окружении рабочих и, как ни в чём не бывало, улыбался. Он тогда чудом уцелел, отделавшись вывихом кисти руки. Увезли его на скорой помощи в больницу, чтобы подлечить руку, а заодно и голову. Соображать же надо!

Года через два, я тогда уже не работал в ХСУ, встретились мы в выходной день на городской улице Ватутина, узнали друг друга. Несмотря на тёплую погоду, он был в хрустящей новизной «московке». Посмеиваясь, на свой манер, от удовольствия, похвастался:

- Во, «московку» купил, теперь буду жениться.

Я ответил ему, что с его настойчивостью и невероятным  везением этого события осталось ждать недолго.

Была у меня на работе ещё одна неприятность. Однажды экскаваторщик по моему заданию рыл траншею для прокладки канализации к цеху. Машина работала как зверь, что бывало редко, её остановил только потоп, когда ковш порвал водопроводную магистральную трубу. Сеть была закольцована, действующие цеха без воды не остались, но меня неоднократно вызывали в заводоуправление дяденьки из спецслужбы.

Они задавали один вопрос:

- Зачем Вы это сделали?

Я терпеливо отвечал:

- Могу объяснить, почему так получилось. В чертежах на производство земляных работ существующий водопровод не указан.

- Надо было спросить, где он проходит, - отвечали они.

- Я бы спросил, если бы он был указан, а его привязка отсутствовала, - твердил я.

Сотрудники полутёмного кабинета, неудовлетворённые ответом, вновь повторяли:

- Но зачем Вы это сделали? Вы представляли последствия для завода?

Обладая достаточным воображением, я мысленно представлял последствия, и у меня перехватывало дыхание от ужаса.

В конце концов, выяснение завершилось, мне перестали трепать нервы и оставили в покое. Администрация Хромпикового завода наложила на виновников штраф. Чертежи в производство работ выдавал её отдел капитального строительства. Осадок же от малоприятных встреч остался, как и вопрос о том, откуда брались такие своеобразные люди в органах?

Жизнь приучала к тому, а так и было на самом деле, что строителей все и во всех случаях пытались сделать крайними. Такие условия существования развивали контактность и умение находить компромиссы,  ладить со всеми.

***

     Во время работы в ХСУ мои интересы иногда выходили за рамки этой организации. В середине июня 1960 года с отцом приезжаем на склад заполнителей бетонного узла завода ЖБИиК. Хозяйство запущенное, железнодорожная ветка на возвышающемся земляном полотне.

Выгрузка сыпучих материалов из вагонов и платформ ведётся прямо на грунт, дальше бульдозер растаскивает их по фронту складирования, перемешивая с пылью и грязью. Отец попросил меня запроектировать подпорную стенку со стороны железнодорожного тупика с площадкой для складирования, ограничив её с другой стороны бортом.

Централизованные средства на собственную производственную базу строителей отпускались скудные, получить лимиты на проектные работы силами института на объекты, не значившиеся в плане, было невозможно. Вот и приходилось подрядной организации за счёт выделяемых материальных ресурсов на плановые объекты латать свои дыры.

Отвлечение же бетона, арматуры на неплановые стройки строго наказывалось: руководитель мог схлопотать и выговор, и денежный начёт, и полный расчёт. Но смельчаки не переводились, им помогали веские аргументы:

- Делаем не для себя, а во благо организации.

Отец прекрасно понимал значение базы для наращивания мощности Управления строительством и брал на себя ответственность, неоднократно принимая подобные решения. Не будь их, долго бы пришлось подниматься с колен строителям Первоуральска.

Промеряем с отцом шагами длину будущего склада, ширину площадки, прикидываем высоту подпорных стенок. На двух страничках в карандаше 20 июня, после выполнения солидного объёма расчётов, отдаю ему рабочие чертежи: на одной план, на другой - поперечный разрез. Запроектированное корыто длиной сто метров, имело ширину 5,5 метра, высоту одного борта подпорной стенки 3,5м., другого - больше метра.

По этим листочкам к осени разгрузочная эстакада и открытый склад для заполнителей были построены и введены в эксплуатацию. В воскресные дни мы приезжали с отцом посмотреть, как продвигалась стройка. Я гордился тем, что по моему проекту делалось такое грандиозное сооружение, конечно же, гордился им и отец и, наверняка, ещё был доволен мною.

Порядки всё же были своеобразные: обошлись без требуемых согласований, разрешений, утверждений и т.п. На листках стояла только одна моя подпись, даже без расшифровки фамилии. Отчаянный, скажу, шаг и какую двойную ответственность брал на себя отец. Что касается непланового строительства, то тут главным была скорость, чтобы слух о нарушении не успел дойти до начальства. Когда начальство приезжало на завершённый объект, оно только хвалило за инициативу, так было и на этот раз.

А вот то, что отец доверился мне, молодому специалисту, то тут ему просто повезло. Хотя я, стараясь изо всех сил, ни в чём и никогда не подводил его, не мог этого допустить, не имел права. Я очень уважал отца - производственника, его авторитет для меня будет все годы работы в строительной отрасли дороже собственного.

Вслед за первым поручением получаю от отца следующее задание и тоже по заводу. Цемент на ЖБИиК поступал неритмично: то ни одного вагона, то много. Существовавших ёмкостей склада цемента для таких условий явно не хватало, нужны были резервные. На эти цели деньги организации отпустили, сделали строители нулевой цикл нового склада цемента на четыре монолитных железобетонных банки диаметром по шесть метров и высотой под двадцать. А вот на возведении силосов из монолитного железобетона споткнулись: оснасткой располагала только специализированная субподрядная организация, возводившая элеваторы. Затащить её на такой мелкий объект было утопией. Стройка остановилась на годы.

«Надо бы сделать банки в сборном исполнении», - поставил задачу отец. Если бы довелось искать решение сегодня, то даже с учётом прошлого опыта, я бы задумался на большее время, чем тогда. Тогда неизведанное не пугало. Надо разрезать банки по высоте на ярусы, а ярусы расчленить на части по окружности, то есть изготавливать скорлупы. После прикидок ширина монтажного элемента оказалась чуть больше двух метров, длина, она же высота в смонтированном положении, около трёх, стрела прогиба - 0,3 метра.

Кольцевая проектная арматура разрезалась, приваривалась к металлическим полосам, а они на монтаже сваривались между собой накладками с двух сторон. Конечно, получался перерасход металла по сравнению с проектом, только простои обходились организации дороже. К тому же для изготовления скорлуп потребовалась криволинейная форма с пригрузом, повторявшая её очертание.

За мной были чертежи строительной части, заводские службы изготовили уникальную форму и наштамповали скорлупы. Как великолепно смотрелись смонтированные ёмкости, сколько было радости на лицах людей, о себе не говорю, причастных к реализации этого разового проекта. Сомневаюсь, чтобы кто-то ещё повторил такое конструктивное решение, но та частная задача была решена.

Тогда банки для цемента устояли, интересно, сохранились ли они через сорок с лишним лет? За оказываемую помощь, кроме словесных благодарностей, я ничего не получал. Мысль о материальном вознаграждении даже не приходила в голову. Это же требовалось для организации, а я мог оказать помощь и оказывал её.

***

     Нелёгкой тогда была доля у строительного мастера. Руководителям других уровней управления также доставалось сполна, но находиться на первой ступеньке служебной лестницы исключительно трудно. Правда, мастера можно воспринимать центральной фигурой строительной организации: по одну сторону от него линейные работники и управленческий персонал, а по другую - бригадиры и рабочие. В то же время, в выстроенной таким образом по ранжиру  шеренге, в руководящем звене мастер является крайним на левом фланге, т.е. последней по важности фигурой, имеющей минимальные права.

Зато он правофланговый самого многочисленного отряда, участвующего в строительном деле, потому положение мастера обязывает его быть защитником интересов рабочих. Эта двойственность положения и создаёт дополнительные трудности в работе. Вышестоящие начальники хотят от него понимания задач в той мере, как это дано им, требуют от него того объёма знаний, которым владеют сами. Рабочий человек надеется на то, что мастер может понять его проблемы, что в нужную минуту он подскажет выход из затруднительного положения на производстве или в быту.

На этой сложной роли оказывается молодой специалист, не имеющий пока ни жизненного, ни производственного опыта. Конечно, ему тяжело и не каждый выдерживает, не всякий может найти себя в хаосе строительной площадки, занять единственно правильную позицию. В такой обстановке деловые качества человека, если они ему присущи, проявляются быстро. Или ты выплыл, или течение отнесло в спокойное место, более подходящее твоему складу характера.

Я проработал в должности мастера полтора года. Достаточный срок, чтобы разобраться в том, что к чему. Срок этот не отбывал. Чему-то учил других, но главным образом учился сам, познавая характер и особенности стройки изнутри. Великолепной оказалась школа, полученный в ней опыт помогал мне потом всегда. Думаю, что моё строительное мировоззрение без работы в должности мастера было бы во многом иным, если оно вообще могло сложиться.