У Клевакиных

Первый дом под №43 родители снимали у Клевакиных в середине улицы Розы Люксембург пос. Северский. Улица начиналась от церкви и уходила в нижнюю часть посёлка. Семья Клевакиных, состоявшая из родителей и двух детей, была владельцем бревенчатой избы с тремя окошками на фасаде и ещё двумя на его продольной стороне, выходившей во двор. К избе примыкал сарай для содержания скота. Стояли ещё ворота из двух полотен и входной калитки, они держались на трёх толстенных деревянных столбах. А сверху над ними парил треугольный козырёк из досок, защищавший от дождя.

Одной стороной ворота примыкали к дому, другой - к дворовой бревенчатой вспомогательной постройке, похожей на избушку. Таким образом, образовывался внутренний дворик, последнюю сторону которого составлял деревянный навес. Во дворе, ничем не замощенном, могли легко разместиться две-три телеги. За двором был большой огород, окружавший его с трёх сторон, перед домом - палисадник с сиренью и оградой. Сбоку от дома в огороде росла черёмуха, часть веток старого разросшегося дерева нависала над крышей.

По местным кержацким понятиям хозяйство считалось крепким, лучше многих, но содержалось оно в плохом состоянии. Сам Клевакин был мужиком с переизбытком лености. Ни разу не видел его работающим по хозяйству.

Клевакины переехали в избушку, а нашей семье сдали дом с хозяйственными пристройками. В дом вели сени, далее была проходная кухня с русской печью, занимавшей основную площадь, и большая комната с теми самыми тремя окошками, на которых занавески и обязательная герань на подоконниках.

Наш дом, пусть не собственный, и мы в нём одни. Как это было здорово. В доме просторно, минимум вещей: кровать, комод,  табуретки, стол на кухне и в горнице. Постепенно всё приобрело уютный вид. Мама делает вышивки на салфетках, покрывальца, вяжет круглой формы коврики-половики. Чисто, аккуратно, всё на своих местах, торжественно. В такую обстановку и пришёл потом день Победы.

Но главные изменения происходят вне дома. Появляется хозяйство: два десятка кур, выведенных в домашнем инкубаторе, поросёнок, купленный совсем маленьким в колхозе, и корова Морька, на которой держится семья. Мама не работает, забот ей хватает с раннего утра до позднего вечера по хозяйству. Родители не оказались белоручками, сказались навыки жизни на селе, приобретённые в детстве. Материальное благополучие семьи быстро растёт. Великое дело самоотверженный труд, какие чудеса он творит и как  закабаляет, когда всё делается вручную.

За отцом была мужская работа: починить разваливающиеся и сгнившие деревяшки, убрать навоз, заготовить сено, приобрести и привезти корма. Только впереди всего основная работа на производстве. Домашнее хозяйство для него в свободное время и в выходной день, который тогда был одним в неделю, а смена производственная длилась восемь часов ежедневно. У инженерно-технических работников день ненормированный, и работали они столько, сколько требовало производство.

Кроме того, в хозяйстве есть огород с картошкой, морковью, свёклой, сладкой репой, турнепсом и другой мелочью, с табаком, с навозным парником для огурцов. Полное натуральное хозяйство, требующее самозабвенной работы, на её исполнение клали родители своё здоровье, чтобы не жить впроголодь детям и им самим. Их усилиями семья и держалась. Мы жили сносно по тогдашним меркам.

У детей были свои обязанности, и в стороне от хозяйства они не стояли. Больше возможного от нас никогда не требовали, оберегали от тяжестей и жалели. Учили собственным примером, и это подтягивало к делам исподволь. Не всё получалось идеально, но вязать на спицах, а не только разматывать нитки, вязать крючком цветные коврики и нарезать для них из старых тряпок узкие полоски ткани, вышивать на пяльцах крестиком и гладью по рисункам нитками мулине я умел.

Бросить зерно курам, ощипать перья, драть перо для подушек и перины было в порядке вещей. Приходилось помогать отцу нанизывать листья табака на дратву. Так назывались толстые прочные нити, получаемые после роспуска куска брезента. Потом гирлянды из листьев развешивали на чердаке дома для просушки и наблюдали за тем, как они подсыхают. Иногда я сам забирался на чердак, чтобы вдохнуть потрясающей силы аромат, исходивший от табачных листьев.

***

Однажды осенью отец подавал вилами сено на чердак сарая. Я принимал его, стоя на дощатом перекрытии, и оттаскивал в угол, освобождая место для новой порции. В какой-то момент, обхватывая руками сено, нанизанное на вилы, я оступился и полетел, не разжимая рук, вниз головой на землю с высоты двух  метров. Переполох наделал большой, отец схватил меня в охапку и вбежал в дом. Меня уложили на кровать, расстегнули рубашку. Мама сама чуть не потеряла сознание. Все суетились, не зная, чем помочь. Через какое-то время я очнулся и открыл глаза. И тут мама наклоняется ко мне и спрашивает: «Боря, сколько будет дважды два?».

В математике я всегда был крепышом, и тогда мне хватило знаний ученика третьего класса, чтобы ответить: «Четыре». Вырвался общий вздох облегчения, так как ответ ясно давал понять, что соображение у меня не отшибло и с моей математической «шишкой»  всё нормально. Отец был доволен больше всех, ему тогда досталось, что не усмотрел, да ещё надумал приспособить меня к такому делу. «Кому только могло такое прийти в голову?» - долго говорила ему мама.

        Пока я отлеживался, за мной ухаживали, исполняя любые желания. Было очень приятно чувствовать своё значение, что до этого не всегда замечал. Падения я больше всё-таки не повторял. Мама неоднократно потом вспоминала этот случай и отмечала свою находчивость в проведении тестирования. По её рассказам я тогда тоже был молодцом.

Сразу ещё об одном случае. Гуляли мы всегда недалеко от дома. Таким было условие - оставаться в любую минуту на виду у мамы. Отличался я послушанием и не спорил, когда звали домой, не с радостью, но шёл, всем своим видом показывая, как не во время меня отрывают от игры, и как мне трудно даётся её оставить. Иногда после того, как подходил к маме, это имело воздействие, и дополнительные минуты свободы получал. Давалось мне ещё десять минут, но чтобы домой уже больше меня не звали. А вот если звал отец, то тут о театрализованном поведении не вспоминал, всё бросал с готовностью. Только в такие мелочи, как звать, он вмешивался крайне редко.

За моё послушание, чем не отличались деревенские ребята, да и не припоминаю, когда их звали, разве уже в темноте, и за мой довольно опрятный вид, получил я сразу прозвище маменькиного сынка. Оно не очень меня задевало, ибо было чистейшей правдой. Они ещё не знали, что я умел вышивать гладью, то-то бы было.

В этот раз мы кучковались на другой стороне улицы под огромнейшим старым тополем. Он рос почти на пересечении нашей Розы Люксембург с поперечной улочкой. Игра была незатейливой, мы бросали по очереди  в круг, начерченный на земле, перочинный ножик. И тот, у кого он втыкался, по направлению лезвия проводил черту, отсекавшую часть круга, переходившую в собственность счастливчика. Игра при всей простоте была захватывающей, и всё внимание приходилось на круг.

Вдруг окошко в нашем доме распахивается, в нём появляется мама и на всю улицу, даже больше, чем на всю, кричит: «Боря! Тикай, бугай идёт!» Я вздрогнул и побежал. Другие ребята просто не поняли в чём собственно дело, и почему я сорвался вместе с чужим ножиком, едва дождавшись своей очереди попытаться при броске воткнуть его в землю. Я добежал до дома и оглянулся.

Оказывается, поглядывая за мной из окна, мама увидела, как к тополю по поперечной улочке продвигался здоровенный бык, и бросилась предупредить меня об опасности.

Ребята тут же сделали перевод с украинского и сообразили, что «тикай» это то, что я сделал, убежав от них, а «бугай», как ни странно, относится к быку. Сообразив, посмеялись не только надо мной. Теперь, кроме маменькиного сынка, увязалось за мной ещё и прозвище «бугай».

Вскоре ребята поняли, как не подходит к моему росту и тщедушному телосложению кличка «бугай», и она забылась. Они заменили слово «бугай» ещё на одного маменькиного сынка и стали напоминать мне об этом вдвое чаще.

Местные пацаны были не очень просвещенными в языках и знали только собственный жаргон. Любые новые слова они воспринимали с неподдельным интересом, и чтобы те не забывались, старались их закрепить за кем-нибудь. Так ко мне привязали на время слово «бугай».

Приехавшие с Донбасса, могли удивлять местных, их словарный запас включал диковинные слова. Например, мама с крыльца даёт распоряжение: «Боря, вырви цибулю». Во дворе это слышат, через час для всех на улице я становлюсь «цибулей», пока другое подслушанное слово не даст мне братва.

***

В дом Клевакиных мы переехали в середине учебного года, и я отправился в первый класс уже новой школы. До старого учебного заведения теперь было далеко, к тому же размещалось оно в одноэтажном мрачном бараке. В классе было тесно, темно и всегда холодно. Уроки вместо обещанной родителями радости, которую я должен был испытывать при изучении грамоты, оказались скучнейшим делом и принесли разочарование. Мне не нравилась куча детей, от которых никуда нельзя деться, учительница, обращавшаяся ко всем сразу, а не ко мне одному, к чему я привык дома, и чёрная классная доска на стене, лишавшая при приближении к ней соображения. Может быть, поэтому меня нет на фотографии учеников первого класса школы Северского завода, помещаемой ниже.

 Первый класс. 1944г.

Новая школа отличалась от барачной в лучшую сторону: кирпичная, просторная, светлая и тёплая. И всё же звук колокольчика, раздававшийся временами в коридоре, колокольчика, похожего на тот, что висел на шее у нашей коровы Морьки, выводил из оцепенения и звал домой. Только до момента желанной свободы он должен был прозвенеть ещё не один раз. Не стану торопиться, школьная тема ещё получит продолжение.

Развлечений в ту пору знали немного, а так как они должны случаться на глазах у родителей, то откуда им взяться. Пожалуй, единственным развлечением была ловля птиц в огороде. Сын Клевакина старше меня был лет на пять, лоботряс, как его называла мама, имел садки для ловли щеглов и синиц. Садки выглядели великолепно.

 В середине клетки помещалась живая птичка - приманка, а с торцов - отдельные камеры с захлопывающимися дверцами. Они закрывались мгновенно, когда любопытная, или неосторожная, или просто голодная птичка проникала внутрь и принималась за корм. Птиц ловили на семя конопли, росшей в изобилии в огороде. Поймав, приносили в дом. Когда я однажды долго болел, то синица жила у нас с месяц, летая по всему дому.

Родители в большой бутыли регулярно делали брагу, хотя это категорически запрещалось. Однако делали её все, скрывая друг от друга. Я мог бы подробно описать процесс её приготовления, только кому это может пригодиться теперь и, тем более, потом. К браге относились уважительно, как-никак основной напиток, позволявший порой забыться. Бутыль была неподъёмной, чтобы налить себе самому, но отец всегда давал попробовать тёплый напиток.

Этим самым он сильно раззадоривал маму, которая не допускала такую форму общения с детьми. Поэтому при родителях выпить браги не удавалось. Вот когда она оставалась в стаканах, то можно было разобрать, что она сладковатая и приятная на вкус. Почему нас лишают такого удовольствия, я не понимал. Ясно стало тогда, когда, изловчившись, сумел в отсутствие родителей налить брагу в стакан до верха. Я хорошо распробовал её на вкус, и она окончательно понравилась.

Потом у меня отказали ноги, что не испугало из-за благодушного состояния, в котором находился. Родители отсутствовали долго, и мне хватило времени протрезветь и осознать содеянное, чтобы не поддаваться больше соблазну.

***

День Победы, а точнее, объявление о нём, случившееся на следующие сутки, запомнился приливом торжественных и радостных чувств, что передавалось от настроения взрослых. Люди поздравляли друг друга, были весёлыми и счастливыми, забывая и прощая на время взаимные обиды. Это состояние оказалось затяжным, но не бесконечным. Надежды подсказывали скорые и большие перемены в жизни, только те не следуют за изменением настроения и ожиданиями. У жизни свои законы, требующие опять работы от всех и занятий в школе от детворы.

Закончилось ликование, и обычные дела наполнили русло жизни: занятия в школе, наблюдение за погодой, чтение и общение с домашними животными. О школе упоминал. Погода не оставляла равнодушным. В отдельной тетрадке в зависимости от происходившего на улице рисовал то солнышко, то облака, то снег, то дождь. Надеялся, что это поможет в следующем году знать заранее, каким будет новый день. Совпадений, однако, не случалось, идея предсказывать погоду провалилась.

Тем не менее, самым приятным временем года осталась весна. Ты чувствовал, как необходим ручьям для снятия препятствий на их пути. Следовать за деревянной щепкой, представлявшейся корабликом, мог как угодно долго и далеко. Дышалось легко, и ты ощущал накапливавшуюся в теле энергию, щурился на ласковое солнышко и улыбался ему благодарно. Лето оказывалось коротким и бестолковым от беготни, от игр на улице и во дворе, от лености и безделья.

Осень донимала дождями, они разводили такую грязь, что не высунешься из дома. Приходилось часами сидеть у окошек и, отдёрнув занавески, глазеть на израненную колёсами телег дорогу и жалкий деревянный тротуар, заляпанный раскисшей глиной. Оставалось одно развлечение: считать редких прохожих и удивляться тому, что в одну из сторон их всегда шло больше, чем в другую. Зима бодрила холодами и заставляла искать тёплое место, которым был натопленный дом. И всё-таки зимней порой было хорошо, но на Урале она длится бесконечно, да ещё её сопровождает темень утром и вечером.

В те дни, когда, шевеля губами и держа палец под строкой, начинал уже бегло разбираться в букваре, пришло желание почитать и более мелкий шрифт. Книжек в доме было две, порядком истрёпанные, они не имели начала, конца и обложек. В одной писалось про польских воевод, Мазепу, сражения и холода. Читались страницы легко, и я возвращался к понравившимся местам. Во второй - бравый солдат Швейк путешествовал по селениям со странными названиями и без конца рассказывал не связанные между собой истории. Родители считали эту книжку интересной, добавляли в разговоре слово Гашек и улыбались. Я же не понимал прочитанных шуток и намёков и больше рассматривал картинки.

Было у нас и ещё несколько книжек маленького размера и очень худеньких, купленных уже на Урале. На каждой из них было напечатано: «Елена Хоринская. Стихи». Как выяснилось с годами, она оказалась известной уральской поэтессой. Тогда же я долгое время думал, что других авторов вообще не бывает, и приписывал ей и те две толстые книжки.

Живых существ для общения хватало: в доме кошка, во дворе собака, в стайке корова, поросёнок, куры. Каких только повадок и взаимоотношений живности с тобой не насмотришься, как многому можно научиться самому, беря с них пример, и сколько имеешь всяких возможностей что-то подсказать им. Вынужденное расставание с ними заставляло переживать.

Остались навсегда в памяти полёты кур с отрубленными головами, те моменты, когда заваливают набок верещащего порося, чувствующего приближение конца своего, и ему, приподняв переднюю левую ногу, приглашённый для этого живодёр, всаживает нож по рукоятку и успевает ещё наклонить его из стороны в сторону.

Потом разделка, потом всё варится, жарится. В доме вкусный манящий запах, изобильная еда, и горечь потихоньку проходит. Так должно быть и с этим миришься. Человечество выросло на таких взаимоотношениях с животным миром - вырастить, чтобы потом съесть.

        Уходит деревня с индивидуальным хозяйством в прошлое, отживает. Это не стон по ней, дело в другом. Человек отдаляется от природы, он воспринимает мир планетарно, в общих чертах, из окна поезда, иллюминатора самолёта или космической станции, а детали ему дают кино, телевидение, дают великолепно, мастерски, с увеличением и приближением, но ты все равно не становишься участником происходящего и многое по этой причине теряешь.

Выросший в деревне, за что я благодарен судьбе, да ещё в тех условиях, я воспринимаю городского жителя как обделённого, ему многое не дано понять во взаимосвязи человека с Землёй. Он мало знает об этом и заранее для меня менее интересен, чем житель деревни. Не навязываю свою позицию, просто это моё мнение.