Новости
07.01.22Письма из архива Шверник М.Ф.
05.01.22Письма Шверник Л.Н. из Америки мужу Белякову Р.А. и родителям
05.11.21Досадные совпадения
30.03.21Сварог - небесного огня Бог
30.03.21Стах - восхождение в пропасть
архив новостей »
|
Материнская линияБабушка моя по материнской линии – Прасковья Михайловна Егорушкина – родилась в 1887 году в Курской губернии в русской семье. Её девичьей фамилии не знаю. Родители бабушки, как рассказывали потом её дети, были выходцами из дворянского рода, они владели крупным поместьем. Казалось бы, что их имена и фамилия не могли не остаться в памяти потомков, но так случилось. На это была причина, о которой ещё упомяну.
Начну же с известного. Сохранилась пожелтевшая от прошедшего с тех пор столетия единственная фотография моей безымянной прабабушки. Она снята на светлом фоне крупным планом по пояс. На ней чёрная накидка с узким стоячим белым воротничком, которая застёгнута наглухо. Поза прабабушки и лицо задерживают на себе взгляд строгим, суровым, властным и одновременно печальным видом.
Волосы её гладко причёсаны на обе стороны, отчего виден широкий пробор по середине, они перетянуты легкой косынкой чёрного цвета, сложенной в несколько раз. Голова у прабабушки крупная, продолговатая, лоб высокий, глазницы глубоко запавшие, из-за впалых щёк заметнее выдаются скулы. Губы у неё тонкие и крепко сжаты, уголки рта опущены. Если судить по фотографии, то она в тот момент, когда решила запечатлеть для потомков себя на снимке, была старше пятидесяти лет.
Интересно отметить, что моя бабушка, если судить по имеющимся в домашнем архиве фотографиям, в таком возрасте не имела большого сходства со своей матерью, а вот у некоторых дочерей бабушки в старости довольно чётко просматривались некоторые черты прабабушки.
У прабабушки была сестра Марфа, она жила в селе Магдалиновка Новомосковского района Днепропетровской области по теперешнему административному делению. С учётом совсем недавних изменений надо ещё добавить, что находится это село в Республике Украина.
Тут я должен сделать отступление, чтобы пояснить о каком именно времени идёт речь. В данном случае и далее в повествовании, когда я стану прибегать к словам «нынешние изменения», «настоящие времена», «сейчас», «сегодня», «теперь» и другим, подобным им по смыслу, то буду подразумевать период написания «Семейной книги». Пришёлся он с перерывами на 1999-2002 годы, т.е. в точности на рубеж двадцатого и двадцать первого веков. В упомянутое же выше прошлое время, село это было в границах одного государства российского.
Марфа или Марфуша, так её часто называли родственники, прожила свой век старой девой. Она была не столь богата, как её сестра, а моя прабабушка, но, тем не менее, многое себе могла позволить.
Когда Прасковье Михайловне исполнилось двадцать лет, родители хотели выдать дочь замуж за местного купца Солнцева. У него были рыжие волосы, что, возможно, объясняет, почему его предки получили такую фамилию. Купец был в возрасте, он прельстился молодостью и богатством Прасковьи и посватался. Мать и отец Прасковьи считали Солнцева подходящей парой для их дочери и после его сватовства настаивали на свадьбе.
Дочка их, однако, оказалась строптивой, видимо, характером пошла в свою мать, и согласие на брак не давала. Думаю, что родительская воля, в конце концов, взяла бы верх, и пришлось бы Прасковье смириться с уготованной ей участью, но этого не произошло.
Ещё до сватовства купца Солнцева Прасковья Михайловна встретила молодого человека, работавшего бухгалтерским служащим. Это был Егорушкин Андрей Иванович. Его возраст тогда подходил к двадцати годам, был он выходцем из семьи с крепким достатком. Познакомившись, молодые люди полюбили друг друга, но на благословение родителей Прасковьи рассчитывать не могли. Мать молодой девушки не считала семью Егорушкиных себе ровней. Эта довольно обычная житейская история имела неожиданное и редкое продолжение.
Мои родные бабушка и дедушка решаются бежать. Прасковья покидает дом, не предупредив семью, без вещей и документов. Андрей после долгих объяснений получил согласие своих родителей на женитьбу и отъезд. Бегут они из центра России в Днепропетровскую область к Марфуше - сестре матери Прасковьи. Одинокая, со своеобразным характером женщина приняла их. Жила она уединённо, тесных связей с родными не поддерживала, курила, что в те времена представительницы слабого пола себе не позволяли. Марфа не только приветливо встретила молодых, возможно, наперекор своей сестре, которую не любила, но дала им на первых порах кров и даже справила свадьбу.
На свадебной фотографии Прасковья в белом длинном до пола подвенечном платье с накладными кружевами и многочисленными оборочками. Наряд невесты дополняют длиннющая фата и кружевные белые перчатки до локтей. На её правой руке, опущенной вниз, поверх перчатки намного выше кисти красуются маленькие часики на узком ремешке. Левой рукой Прасковья держится за согнутую в локте руку Андрея. Невеста красива и торжественна.
Жених стоит рядом в сюртуке ниже колен, из-под которого видны узкие «трубочки» штанин и начищенные до блеска ботинки. На нём белая рубашка со стоячим застёгнутым воротником и такого же цвета галстук «бабочка». Андрей намного выше Прасковьи, в сторону которой чуть наклонил голову. Выглядит он не по годам взрослым и чертовски красивым мужчиной. Смотришь на него, и становится понятен непростой поступок девушки, решившей ради любимого человека оставить родительский дом.
Марфуша и после свадьбы опекала молодых, помогла им приобрести, при материальной поддержке родных Андрея, усадьбу с домом под железной крышей, что тогда свидетельствовало о достатке хозяев. Благодарные супруги связь со своей тёткой не порывали до её кончины.
Добавлю ещё, что по паспорту моя бабушка старше супруга на один год, но как она сама рассказывала взрослым дочерям, свой год рождения при получении новых документов назвала другой. На самом деле она была года на три старше своего суженого.
Подробности этой непростой житейской истории остались тайной. Ясно лишь одно, что каждый из супругов имел непреклонную убеждённость в личной правоте. Они не пошли на уступки ни в описанный мною драматический момент, ни в последовавшие за свадьбой годы. А ведь родители Прасковьи после бегства дочери связи с молодой семьёй не поддерживали, и лишили её права на наследство.
Моя безымянная прабабушка только однажды, преследуя жестокую цель, приезжала к своей дочери. Тогда у супружеской пары было на руках уже шесть детей. В момент появления матери Прасковьи в доме, там находился мой дедушка Андрей и его брат Фёдор. Нежданная гостья указала рукой на Фёдора и спросила дочь: «Это твой муж?» Та ответила, что нет – другой. Тогда её мать, не переступив порог дома, прокляла дочь, зятя и, как добавляла позднее в рассказах бабушка Прасковья, всё их отродье.
Если в жизни моей бабушки или её детей случались крупные неприятности, то они вспоминали о проклятии их рода. К этому можно и нужно относиться со снисходительной улыбкой, но приходит беда и в поисках ответа на вопрос, почему так несправедлива порой бывает жизнь, человек, теряя рассудительность, готов ухватиться за любое объяснение случившемуся.
Поведанная история, надеюсь, в какой-то мере прояснила то, что прабабушка моя по материнской линии осталась для меня, многочисленных моих двоюродных братьев и сестёр, а также последующих поколений безымянной. Её имя потомками не упоминалось. Но эта причина, лежащая открытой на ладони, не оказалась единственной. Ведь не дошли же до нас, живущих ныне, сведения о родителях прабабушки и прадедушки, а они в отношении потомков ничего предосудительного, надеюсь, не совершали. Революционные потрясения, через которые прошла Россия в начале двадцатого века, сбрасывать со счетов не надо. Главным образом в них кроется объяснение тому, что столь скудная информация о предшественниках досталась нам в наследство.
***
Судя по времени рождения у Прасковьи Михайловны и Андрея Ивановича первого ребёнка и по тому, с какой чёткой регулярностью являлись на свет следующие дети, свадьба семейной четы пришлась на конец 1908 – начало 1909 годов. Даже не беря во внимание разницу в возрасте бабушки и дедушки, для супруга, которому тогда исполнился 21 год, женитьба была всё равно ранней. Однако любовь преподносит и не такие сюрпризы. Главное, что прожили они вместе всю жизнь в мире, любви и полном согласии, никогда не раскаявшись в том шаге, который совершили в молодости.
Подошёл я уже к послесвадебным событиям – рождению детей, а своего дедушку пока толком и не представил. Обязательно исправлюсь, но начну не с него.
У меня есть единственная уникальная возможность, говоря о своей родословной, начать с прапрадедушки. Им был Егор Торгашов. Информацией о нём располагаю скудной. Родился он где-то в центральной России около 1830 года, был общительным, весёлым и добрым человеком. Характером и поведением заслужил к себе обращение: «Егорушка». Человека, от которого не ждут добра и взаимности, так ласково величать не станут. Знать, был он мил своим нравом, если к нему шли с душевным словом «Егорушка». Сколько он имел детей, неизвестно, но один сын по имени Иван, как и положено на Руси, был точно. Это мой прадед.
После отмены крепостного права в 1861 году проводилась перепись населения с выдачей паспортов, и детей Егора записывают, что тогда было обычным делом, детьми Егорушки, то есть Егорушкиными. Прадед мой, родившийся около 1860 года, стал величаться Иваном Егоровичем Егорушкиным.
Фамилия, а скорее прозвище прапрадеда «Торгашов» не оставляет сомнений по поводу дела, которым он занимался. Очевидно, что к торговле отношение имел, что торговал и не без успеха. Понимаю, какими скромными оказались сведения о далёких предках, но не приведи я их сейчас, и они бы вскоре канули в Лету.
***
У прадеда моего Ивана Егоровича Егорушкина было трое детей: Ольга, Андрей и Фёдор. Дочь получила образование и учительствовала. Дошла до наших дней старая, но качественно выполненная фотография. Ольга сидит на стуле, на ней светлая юбка до пола и белая блузка с длинными рукавами. Талия перетянута широким тёмного цвета поясом. Пышная, высокая причёска охватывает голову с боков и сверху. Об Ольге можно сказать, что это красивая, элегантная, полная достоинства и притягивающая взгляд молодая дама. Так редко встретишь сейчас у людей чувство собственного достоинства и истинной независимости, которые были присущи ей.
Перед войной она жила в Пензе. С Урала моя мама - Любовь Андреевна Фурманова (Егорушкина) - в октябре 1941 года по адресу: г. Пенза, Красная улица, дом 40, кв. 6 отправила ей открытку, которую Ольга получила всего через два месяца, несмотря на сложное тогда военное время - шла Вторая мировая война. В ответе Ольга Ивановна написала о том, что «жить тяжело, так как нет никаких средств», о дороговизне, когда «десяток яиц стоит 50 рублей, курица - 45, ведро картошки - 10, говядина -10». В конце она добавила – «много писать не стану, когда получу ответ, тогда напишу побольше и бодрящее». Письмо её, датировано 18 декабря 1941 года.
Однако шла Великая Отечественная война, и обстановка в стране менялась стремительно. Следующее её письмо на Урал отправлено 31 января 1942 года. Ничего обещанного ею «бодрящего» в нём нет.
«Здравствуй дорогая Любочка! Письмо твоё получила. Очень рада. Я уже потеряла всякую надежду. От Вани (брат моей мамы) получили письмо, он, когда ехал на фронт, то заезжал в Пензу. Живём неважно, но, думаю, будем жить лучше, когда начнутся полевые работы. Пойду в колхоз работать и заработаю хлеба, а то нам пайка не хватает. Живём впроголодь. Голодать ещё не голодаем, но и сыты не бываем.
У нас съестные продукты достать можно только за мануфактуру, мыло и так далее. Но ничего этого нет, а потому и достать не можем…». Была у Ольги дочь Надя, которая, как написано в письме, «шлёт всем искренние приветы». На этом переписка прекратилась. О дальнейшей судьбе Ольги и её дочери я ничего не знаю.
***
На только что упоминавшейся мною фотографии за Ольгой стоит, заложив руки за спину, её брат - Фёдор Иванович Егорушкин. Выглядит он великолепно: высокий, отличная выправка, открытое красивое лицо, короткая стрижка, роскошные усы с подкрученными кверху кончиками. На нём белый в обтяжку китель со стоячим воротником.
Родился Фёдор около 1895 года. Окончил учительское учебное заведение и преподавал. От природы он был одарённым человеком. Знал три языка, играл на всех струнных музыкальных инструментах, в том числе на балалайке, мандолине, гитаре и скрипке. Прекрасно пел, обладал актёрскими и режиссёрскими данными, организовал в селе, где проживал, драматический кружок. Этот самодеятельный коллектив ставил спектакли украинского классического репертуара: «Наталка – полтавка», «Сватання на Гончарiвцi».
Его гражданская жизнь прерывалась военной службой. Фёдор был офицером царской армии, участвовал в Первой мировой войне в 1914-1917 годах. Имел воинский чин подпоручика или поручика. К этому периоду относится другая фотография, на которой в кадре он один. Сделана она в лесу. Фёдор сидит на высоком пеньке в военной форме при погонах, на ногах сапоги, на голове высокая папаха, на левое плечо накинута бурка, руки сцеплены на коленях. Усы ещё пышнее прежнего и длиннее, расходятся в стороны по горизонтали. Плечи его расправлены, но, как он не старается держаться молодцевато, на всём чувствуется отпечаток усталости.
После революции 1917 года Фёдор работал учителем в школе, учил на дому всех своих племянниц и племянника. Он был для них кумиром, особенно для племянника Вани. Кроме обязательных предметов обучал ребятишек, которых очень любил, игре на музыкальных инструментах. Ваня выучился играть на гитаре и мандолине, держали в руках гитару, уже на моей памяти, сёстры Зина и моя мама Люба. Я даже помню песню, которую она, перебирая струны на гитаре, напевала: «Марусыня сердце мое, пожалий мэнэ, возьмы мое сердце, дай мэни свое». Мне удавалось копировать мамино исполнение на гитаре, которая у нас дома при жизни родителей была всегда, однако дальше этой песни я в игре не продвинулся.
Женился Фёдор поздно, ему тогда было около сорока лет. У него родился сын, которого поставить на ноги в прямом смысле, т.е. научить ходить, ему не довелось. Он работал директором школы, когда в середине тридцатых годов его арестовали за принадлежность к движению «Спiлка Вызволения Украiни», что на русском языке означает – «Союз освобождения Украины». Приехали за ним ночью, в тот раз вместе с ним забрали ещё двух директоров школ и трёх батюшек. Все они были расстреляны.
Как невероятно порой складывается человеческая жизнь. Егорушкин Фёдор Иванович, русский, как говорится, до десятого колена, в совершенстве владел украинским языком, любил Украину и её народ, и погиб за её свободу, как истинный патриот страны, ставшей его второй Родиной.
Предполагаю, что тучи, которые сгущались над младшим братом, и то, что с ним затем произошло, ускорили решение моего дедушки Андрея Ивановича Егорушкина навсегда оставить Магдалиновку, о чём ещё расскажу.
***
Дедушка мой Андрей Иванович Егорушкин, или дедушка Андрюша, родился в 1888 году в Курской губернии, а может быть и в самом Курске, в зажиточной семье. После учёбы в школе он оканчивает курсы бухгалтеров и начинает работать по специальности в каком-то учреждении. По всей видимости, работа пришлась ему по душе, так как он считался специалистом высокого класса.
Уже, находясь на службе, Андрей Иванович встретился с Прасковьей Михайловной. Что послужило причиной их знакомства и как долго оно длилось, сказать не могу. Молодые люди не остаются равнодушными друг к другу, они влюбляются, их взаимная любовь оказывается такой силы, что переворачивает жизнь каждого из них. Поскольку их проживание в Курской губернии было невозможным, о чём я упоминал, Андрей и Прасковья уехали на Украину.
Скажу к слову, что в отличие от своего брата Фёдора, дедушка мой не только не изучил украинский язык, но никогда даже не пытался говорить на нём. Совсем не знала украинского языка и бабушка Паша.
В Магдалиновке дедушка Андрюша работает по специальности. С приобретением собственной усадьбы хватает хозяйственных и домашних забот и бабушке Паше. Самые же важные события той поры не заставляют себя долго ждать: у молодых Егорушкиных стало прирастать семейство. Появляется на свет сначала Сима (1910 года рождения), потом Зина (1912), Ваня (1913), Люба (1914), Галя (1916). Была в семье Егорушкиных ещё и Нина, только сведений о ней мало, так как моя мама о Нине особенно не распространялась.
Она говорила, что Нина была дочерью бабушкиной сестры, что родители Нины, когда та была ещё совсем маленькой, умерли от чумы, и её удочерили мои бабушка и дедушка. Нина чем-то болела, и не передвигалась без посторонней помощи. Умерла она лет пятнадцати. Моя мама её помнила, называла большой умницей. Добавляла, что Нина много читала и всё время проводила в кресле у окна, наблюдая за сёстрами. Все дети Егорушкиных считали, что Нина их родная старшая сестра. Со временем бабушка Паша будет удостоена медали «Мать героиня».
По маминым воспоминаниям Егорушкины владели большим фруктовым садом, к дому примыкали хозяйственные постройки: конюшня, коровник и т.п. Семья держала служанку, садовника, дворника. Хозяйство было крепким. Не надо только забывать, что кажущееся нам в детстве огромным, потом оказывается вообще не заслуживающим внимания. Однако есть несколько косвенных моментов, которые дают представление о степени зажиточности Егорушкиных.
Все их дети идут в школу с четвёртого класса, а до этого занимаются дома. Их наставником был дедушкин брат Фёдор, который жил с Егорушкиными вместе. Затем четыре дочери и сын получают в Новомосковске среднее специальное образование, выучившись на учителей. Для любой семьи во все времена это достижение не из простых.
Мама, говоря об усадьбе, доме, заведённом порядке жизни, как-то не вспоминала о своих дедушках и бабушках, а, может быть, не осталось это в моей памяти. Скорее всего, и дедушкины родители навещали их редко.
В наших семейных альбомах сохранилось всего четыре фотографии дедушки Андрюши. Про свадебный снимок я уже упоминал. На второй фотографии, которая относится к тому же периоду, Андрюша в застёгнутом наглухо пиджаке со стоячим воротником, голова его чуть вскинута, лицо одухотворённое, глаза устремлены вдаль. Чувствуется, что его душевное состояние находится на подъеме, и он вот-вот должен взлететь. Снимок наклеен на картон, тиснением сделана надпись «М. Киватицкiй». Рядом с фамилией фотографа силуэты семи медалей, прикрывающих одна другую.
На третьем, уже групповом снимке, выполненном лет десять спустя после свадьбы, дедушка размещается в кадре слева. Сидит в кресле, закинув ногу на ногу, локти лежат на подлокотниках, торцы которых сжимают пальцы рук, тело наклонено немножко к центру, но голову он держит прямо и приподняв. Голова крупная, лицо сужается к подбородку, высокий лоб, короткие, прямые волосы аккуратно зачёсаны назад, на висках обозначились залысины. Поза у дедушки очень уверенная и достаточно строгая, эта строгость прослеживается и в выражении лица.
На дедушке расстёгнутый однобортный пиджак с маленькими отворотами, под пиджаком жилетка, белая рубашка и галстук «бабочка». Он красив и великолепно одет. На снимке дедушка воспринимается главной фигурой и, повторюсь ещё раз, что выбор бабушки Паши понять можно.
И, наконец, последняя фотография, сделанная в конце тридцатых годов. Андрею Ивановичу пятьдесят лет, он в тёмном пиджаке и тёмной рубашке-косоворотке с вышивкой и с большими белыми пуговицами. Лицо у дедушки благородное. Между бровями пролегли две глубокие морщины, образовавшие треугольник, морщинки есть под глазами и в уголках глаз, волосы зачёсаны назад и они уже не такие густые, как были раньше, большие залысины увеличивают и без того высокий лоб.
***
С приходом Октябрьской революции 1917 года число детей в семье Егорушкиных больше не возрастает: их и без того много для начинающихся трудных времён гражданской войны, голодных лет, разрухи, захлестнувших страну. Идёт сложный процесс приспособления к постоянно меняющимся условиям существования, борьба за сохранение и выживание семьи.
До начала тридцатых годов дедушке Андрюше борьба удавалась, удавалась при том, что он с самого начала не принял советскую власть. Однако он не выступал её противником, не призывал к свержению строя, не участвовал в заговорах.
Ему приходилось годами решать один и тот же вопрос: как, имея столько детей на руках и добротное хозяйство, увязать, ничего не потеряв, всё это с новым строем, с жёсткими требованиями иного социального режима. Поколения Торгашовых и Егорушкиных накапливали богатство трудом. Купеческая закваска остаётся и в дедушке Андрюше, вместе с тем он человек уже иной формации: интеллигент не только по образованию, но и по духу.
Нельзя не согласиться с тем, что такое противостояние не отнесёшь к лёгким. Вот и балансирует дедушка Андрюша больше десяти лет, не конфликтуя с властью, ставит на ноги своих детей, которые подходят к совершеннолетию, и не принимает окончательного главного решения.
В тридцатые годы, когда началось повсеместное раскулачивание и уже безотлагательно надо было определяться с выбором, он делает очень ответственный шаг. Будучи человеком умным, отлично представляющим все возможные последствия и для себя, а в это время ему сорок с небольшим лет, и для семьи, и, главным образом, для своих детей в новой жизни, он, наконец-то, решается.
Дедушка забирает многочисленную семью, минимум пожитков и на двух подводах, в которые запряжены свои лошади, уезжает навсегда из Магдалиновки. Уезжает для всех неожиданно, в одночасье. Безусловно, каждый его шаг был заранее продуман. Хозяйство оставляет на произвол судьбы и властей, оставляет его таким, каким оно было, не причиняя ущерба. Спасая детей, бабушку Пашу, себя, он едет в Донбасс, куда стекается тогда из разных мест масса людей. Пролетарский Донбасс, будущее индустриальное чудо новой социалистической державы, принимает всех и даёт работу.
С прошлым всё порвано навсегда, но оно будет напоминать о себе. Дети при приёме на работу пишут о социальном положении родителей так – «зажиточные середняки». Более низкую степень зажиточности показывать было, видимо, нельзя. Прошлое ещё будет напоминать о себе каждому члену семьи по своему до конца жизни.
В разные периоды в зависимости от обстановки характер записей меняется. Например, в маминой характеристике на двух страницах, полученной после окончания седьмого класса в Новомосковске, приводятся такие сведения об её отце: «социальное положение – служащий, специальность – бухгалтер, заработок – 110 рублей».
Приведу по поводу зажиточности семьи дедушки Андрюши такой пример. Перед войной Володя Шулипа, муж Зины, старшей из сестёр в семье Егорушкиных, собирается вступить в партию большевиков. По тогдашним порядкам полагалось давать сведения в анкете не только о своих родителях, но и о родителях жены. Сведения требовались точные, так как Шулипа имел отношение к органам НКВД – Народный Комиссариат Внутренних Дел.
Не удовлетворившись тем, что ему рассказали родители Зины и она сама, он едет на Днепропетровщину в село Магдалиновку, чтобы навести справки на месте. По словам моего отца, который был другом Володи, после возвращения из поездки тот долго молчал, так как тяжело переживал услышанное от оставшихся в селе старожилов. Нет, никто плохим словом Егорушкина Андрея Ивановича не вспомнил, говорили о нём в человеческом плане только доброе, а вот о достатке зажиточного середняка порассказали, может быть, лишнее. Не знаю, что написал потом Шулипа в анкете, но членом партии он со временем стал.
В Донбассе дедушка Андрюша растолкал, именно растолкал, своих детей по разным местам. Ваню устроил работать в Лисичанске, Галю - в Малорязанцеве, Симу, Зину и Любу - в Лисхимстрое. Эти населённые пункты находились не так далеко друг от друга: Донбасс уже тогда был густо населён.
Семья Егорушкиных 1934г.
В центре Андрей Иванович и Прасковья Михайловна Егорушкины.
Их дети: Ваня, Сима, Рая (жена Вани), Зина, Люба, Галя. Юра (сын Вани).
***
Сам дедушка до конца дней своих так и не принял советскую власть. Он ничего не предпринял на новом месте жительства для того, чтобы обжиться, построить дом или иметь собственный угол. Отбила власть Советов у него навечно желание быть владельцем чего-либо, иметь отношение к частной собственности. Возможно, это был своеобразный протест, может, просто не хотел привлекать к себе внимание частным владением, чтобы оно не потянуло прошлое и не повлекло за этим гонение. Случиться такое в тот период могло в любой момент, дай только повод, но дедушка его не давал.
Двенадцать лет он живёт вместе с бабушкой Пашей то у одной дочери, то у другой, то недолго у сына. Последние годы перед началом Великой Отечественной войны дедушка с бабушкой, Зина с мужем и тремя детьми, мои родители с тремя детьми жили все вместе в одной квартире на первом этаже дома № 9 по улице Заводской в Лисхимстрое. Этот дом, возможно, сохранился до нынешних лет.
С работой у дедушки Андрюши не ладилось. Он устраивался, а через два-три месяца отовсюду уходил сам. Одно время был Андрей Иванович главным бухгалтером треста столовых райпищеторга. Оставляя в очередной раз службу, жене говорил: «Паша, там работают одни жулики и дураки, я с ними быть не могу». Не терпел он воровство и глупость людскую.
Собственных воспоминаний о дедушке Андрюше у меня не осталось. Когда наша семья в начале войны эвакуируется на Урал, мне исполнилось четыре с половиной года. Но по рассказам моих родителей представление о нём сложилось вполне определённое: умный, самобытный, характерный, сдержанный и строгий, одного взгляда его было достаточно для управления семьёй, справедливый, уважаемый и искренне любимый своими детьми и женой.
Из своих внуков, а их в предвоенные годы было у него пятеро, внучки не в счёт, меня он примечал. Уши мои, что сейчас даже трудно представить, торчали в стороны, и прозвище «каплаухий» ко мне подходило. Вдобавок к этому, голова моя была приличных размеров, крупная настолько, что обращала на себя внимание дедушки и заставляла размышлять.
В этих случаях он говорил моей маме: «Любица, сын у тебя будет или очень умный, или …». Тогда утверждать что-то однозначно было ещё рано. Фразу эту мама любила часто вспоминать, обязательно делая ударение на слове умный. Она уверовала в то, что первая часть дедушкиного предсказания сбылась. Я же всегда скромнее относился к оценке своих способностей.
Уши мои со временем прижались к голове, которая перестала расти, когда 61 размер головного убора стал для неё тесен. Это, тем не менее, доставляло мне неудобства при покупке шапки или кепки, ибо такие размеры были редкостью. Потому я часто в жизни носил береты.
На Урал от дедушки Андрюши пришло два письма. Одно отправлено 31 августа 1941 года. Приведу из него некоторые выдержки:
«Здравствуйте дорогие Зина и Люба! Ввиду того, что я пока безработный, пишу вам в одном письме. Для нас будет приятно, если вы также часто будете писать. Пока вы были в дороге, мы беспокоились о ваших детях, боялись, что вы их растеряете, но вы доехали благополучно, следовательно, вы внимательные матери. Безусловно, что первое время вам будет тяжело, пока вы привыкнете к новой обстановке, новым людям и вдали от мамы. Но не забывайте, что ваша мама без помощи своей матери выкормила вас 6 человек, а потому я думаю, что и вы сумеете вырастить и воспитать своих детей. О возвращении пока не думайте. Для того чтобы вы были в курсе всех событий, читайте газеты. Если будем живы, то, безусловно, увидимся. Целую вас, ваших детей и ваших мужей. Ваш папа».
По этим строчкам можно судить о характере дедушки: спокойном, рассудительном, без паникёрства, ценящего собственные усилия человека.
Второе письмо от 8 ноября 1941 года оказалось вдвое короче, может быть и потому, что адресовано было только нашей семье. Пишет он моему отцу, которого любил:
«Здравствуй Шура! Открытку твою получили. Большое спасибо за внимание. Мы все здоровы. Я пока не работаю, на Лисхимстрое работы нет, он уезжает, а идти одному на село очень сложно. Ожидаю, что выяснится с работой Симы, а тогда уже вместе займёмся поисками. Не знаю твоё мнение, а по моему вы хорошо сделали, что уехали. О здешней жизни не жалейте. Целую тебя, Любицу и Борю. Если будем живы, то увидимся. Папа. Пиши». Больше писем не приходило.
Когда дочери уезжали с мужьями на Урал, они хотели забрать с собой и родителей, только дедушка Андрюша отказался наотрез. Он говорил им с уверенностью: «Вы едете не надолго, вот вернётесь, тогда и будем жить снова вместе». Пришлось родителям жить с дочкой Симой и зятем Мишей, которого дедушка недолюбливал за излишнюю предприимчивость. Но выбора у него не было.
Сима забрала родителей к себе в село под городом Рубежное, которое вскоре было захвачено немцами. Переживания, выпавшие на долю дедушки, наверняка, сказались на состоянии его здоровья. Умер он в 1942 году на оккупированной территории, находясь в двойной неволе: был «пленником» в своей стране и одновременно пленником у захватчиков его Отечества. Там же в селе, название которого сейчас никто из оставшихся в живых родственников не помнит, его и похоронили. Прожил Иван Андреевич только 54 года.
Бабушка Паша после смерти мужа оставалась с Симой и Мишей, с ними она перенесла тяжкие годы оккупации фашистами Донбасса. Часто им приходилось вместе с маленькими детьми отсиживаться в погребе сарая, что стоял у хаты. Единственным кормильцем, на котором держалась вся семья в годы войны, стал Миша. Муж Симы по складу характера был прирождённым предпринимателем, так бы сказали о нём сейчас, и эту оценку оправдывал.
После освобождения Донбасса от фашистских захватчиков с Урала на Украину с тремя детьми вернулась Зина. Бабушка Паша стала жить со старшей дочерью в Лисхимстрое, который со временем переименуют в город Северодонецк.
***
Бабушку довоенных лет я не помню. От тех времён у нас в семье была только одна фотография, где Прасковья Михайловна снята крупно, а с каждой стороны от неё в белых одеждах, держа по яблоку в руках, внуки: Люда - дочь Зины - и я. У внуков ангельские лица, которые бывают у детей до определённой поры, у бабушки добродушное лицо женщины, дождавшейся внуков и гордящейся ими.
Прасковья Михайловна с внуками Людой и Борей 1938г.
В первых числах июля 1951 года после долгих разговоров, ожиданий и приготовлений сбывается мечта нашей семьи. Мы едем на Украину проведать родных, с которыми моя мама не виделась с момента эвакуации, т.е. целых десять лет. Конечно, отцу не дают отпуск, не та обстановка, и мама, вечно переживающая и беспокоящаяся даже по пустякам, решается одна отправиться в такую даль через Москву со мной и моей сестрёнкой Талой. Желание проведать своих родственников оказалось сильнее страха перед дорогой и неизвестностью.
Отец проводил нас из Первоуральска до Свердловска, и на железнодорожном вокзале мы распрощались. Поезд дальнего следования приходил ночью, билеты продавались только по его прибытию, так как до этого никто не знал о количестве свободных мест. Столпотворение у кассы было жутким, но длилось недолго.
Когда подошла мамина очередь, то свободные места оказались только в «международном» вагоне. Проезд в нём стоил вдвое дороже, чем в купейном вагоне, а о разнице с плацкартным местом и говорить не приходится. В сложные минуты жизни мама обретала уверенность и смело принимала ответственные решения. В итоге мы втроём оказываемся в купе невероятной роскоши.
На полированных стенах много зеркал, изобилие никелированных ручек и всяких крючков, спальные места мягкие и застелены белоснежными простынями. Из купе вход в сверкающий блеском туалет с переключающимися замками, что позволяло пользоваться туалетом ещё пассажирам соседнего купе. Наши детские деревенские сердца сжались от увиденного. Многое потом в жизни я повидал в нашей стране, в поездках за рубежом, даже будучи членом и руководителем делегаций правительственного уровня, но ничего сравнимого с теми впечатлениями больше не переживал. Сказочный мир открываешь для себя лишь однажды.
Ехали мы в вагоне, который снаружи был тёмно-вишнёвого цвета, по бедной, голодной после войны стране, ночью проводники гасили даже дежурный свет, чтобы этот вагон не выделялся, так как жители деревень, расположенных вдоль трассы, швыряли в окна камни. В Москве была пересадка с долгим ожиданием поезда на Юг.
Сначала мы заехали к Симе и Мише в Константиновку Сталинской области, где поезд дальнего следования делал короткую остановку. Жила мамина сестра в собственном кирпичном доме, построенном после войны, в Первомайском посёлке по улице Веролюбовская,11. Встречали нас радушно и Сима с мужем, и их дети Зоя, Ляля, Саша. Набросились мы первым делом на яблоки, которых на Урале почти не видели. Сима варила вкусные украинские борщи с курицей, и мы задержались недели на две.
Потом колесили по Донбассу, добираясь с пересадками до Северодонецка Лисичанского района Ворошиловградской области в квартиру 5 дома № 1. Стоял он, как я узнал недавно, по улице Заводской, но письма от отца приходили адресатам, имея на конвертах только номера дома и квартиры. Городок был тогда небольшим и кирпичный дом № 1 на безымянной для отца улице с другими не путали.
Мне снова пришлось знакомиться с бабушкой, а ей - с четырнадцатилетним подростком. Признать во мне прежнего малыша было сложно, а Талу она вообще видела впервые. Выглядела тогда Прасковья Михайловна, это уже взгляд с нынешнего моего возраста, как все бабушки: среднего роста с крупными чертами доброго лица, полноватая. Длинные до пояса, густые с редкой сединой волосы она собирала на затылке в большой узел и закрепляла гребнем, а то и сразу несколькими. Бабушка не покрывала их платком и никогда не носила головных уборов.
Любила бабушка простенькие, прямые, просторные платья из ситца только светлых тонов с мелкими цветочками. Шила себе и семье Зины всё сама на старой швейной машинке марки «Зингер», которую берегла. Ценила её за надёжность и за то, что это была единственная вещь, оставшаяся от прежней безбедной жизни. Незадолго до смерти бабушка Паша подарила машинку внучке Люде к будущей свадьбе. Отдавала с предупреждением: «Ты, Люда, никогда её не продавай».
Работая дома по хозяйству, бабушка обязательно повязывала фартук белого цвета с большим карманом. В нём она держала ключи от запирающихся в доме ящиков, сохранила, видимо, привычку своей матери от проживания в поместье, и кусочки сахара. Она безмерно любила пить чай и потчевала им каждого. К чаю подавала варенье, которое сама варила. Часто пила она и самодельный кофе: собирала опавшие жёлуди, высушивала их, а потом молола. Бабушка всегда вкусно готовила, и со стороны казалось, что делает это с удовольствием. Нрав она имела добродушный и жизнеутверждающий.
Добавлю ещё, что бабушка Паша после войны стала украдкой ходить в церковь. Делала она это от случая к случаю, но хоронили её со священником. Также украдкой, в тайне от дочери Зины, бывшей тогда депутатом Лисхимстроевского поселкового Совета Лисичанского района, она окрестила в церкви её детей: Люду, Гену и Лёню.
Съехались тогда на встречу с нами её дочки, внуки и внучки. Бабушка Паша хлопотала и похожа была на квочку с выводком птенцов – заботливая и гордая. Гостили мы недели три, встреча нам детям запомнилась не разговорами с взрослыми, им было не до нас, а тем, как мы лазили по фундаменту соседнего дома и прыгали в песок, испытывая секундное счастье от свободного полёта.
Расстраивало нас лишь то, что детям не разрешали ходить на речку Северный Донец, чтобы, не дай Бог, не утонули. Когда-то в семье Егорушкиных тонул сын Ваня. Его спасли, но у некоторых сестёр остался страх перед водой, из-за чего они сами плавали плохо, и боялись подпускать к воде детей.
За время нашего путешествия мы отправляли весточки отцу и получили от него пять писем, которые приведу с сокращениями:
6 июля. «Я доехал благополучно, очень беспокоился о вас. Всё думал, сядете ли вы. Думал, что вы приедете на следующий день обратно. Опишите подробно дорогу, что видели в Москве. Передайте привет».
9 июля. «Ждал от вас писем из Москвы. Вчера провёл первый выходной день без вас, который был слишком скучным и долгим. Очень сожалею, что я не с вами, тогда было бы веселей».
12 июля. «Получил первые два ваших письма, Борину открытку. Кошку на ночь выпускаю. Роза очень хорошо цветёт. Мне одному скучно. Я к такой жизни не привык. Люба, не переживай, что много заплатила за дорогу. Это ведь за 11 лет жизни на Урале и посмотришь хотя бы, как живут люди. Боря и Талочка будьте хорошими детьми».
22 июля. «Здравствуйте Любочка, Боря и Талочка! Сегодня выходной день, но мы работали. Получил два письма. Я очень доволен, что вам хорошо. Талочка, а ты молодец, что поправляешься, а Боря, наверное, только загорает. Дома всё в порядке. Деньги до сих пор не получил. Зарплату, как только получу, так и вышлю две тысячи рублей. Любочка, напиши, достаточно будет этой суммы или нет. Я не возражаю, чтобы вы выехали числа 10-13 августа. Любочка, приехать я не смогу, очень жаль, что я не смогу побыть со всеми вместе, погуляйте за меня. Любочка, сахару я не брал, да его и нет, дают по 0,5 кг. Варите побольше варенья. Люба, крепко целую тебя».
***
Будучи в гостях у Симы, а потом у бабушки Паши мы обязательно фотографировались все вместе и семейными группами. Это считалось важным событием, его обсуждали, к нему заранее готовились. День, когда свершалось запечатление на фото, считался праздничным, хотя детям приносил массу хлопот, связанных с одеванием всего чистого, наглаженного, со стрижкой в домашних условиях, причёсыванием и т.п. Требовалась сдержанность в поведении, что сковывало детей, которым этот обряд удовольствий не доставлял.
Несколько дней спустя, получив снимки, все сообща неторопливо и внимательно их рассматривали: кто вышел хорошо, а кто плохо. Винили фотографа, если кто-то себе не нравился. Детей это не волновало, так как мы всегда получались хорошо. Мама, естественно, не хотела отставать от родственников, поэтому любо было смотреть на свежесть нашей с сестрёнкой одежды. Сама она выглядела нарядно, держала в руках или на коленях свой блестящий ридикюль таким образом, чтобы и он был запечатлён на фотографии.
Потом мы уезжали, слёзы на глазах у старших такие, как будто прощались навсегда. Так оно и получилось по отношению к бабушке. В том же году она умерла. Ушла от дочерей, сына, прожив невероятно трудную жизнь. Что видела она в жизни, что вынесла для себя, растворяясь в других? Смогла ли приблизиться к осознанию смысла того, что происходило вокруг, смысла своего пребывания на земле? И достаточно ли для человека только того, чтобы дать жизнь другим, которые в свою очередь промучаются над вопросом: «Зачем всё так?»
Облик бабушки Паши сохранился в моей памяти, так как на неё была похожа моя мама. Глядя на маму, когда она уже состарилась, я видел в ней порой двух женщин сразу, так она напоминала единственную мою бабушку, которую я знал.
После возвращения на Урал зашёл я к нашим соседям Сотниковым, хозяйка стала расспрашивать о поездке, о бабушке. И вдруг, непонятно почему, вместо ответа я разрыдался, да не на шутку. И сейчас не могу объяснить, что случилось тогда. Предчувствие ли того было причиной, что я больше не увижусь с бабушкой, что я приобрёл её и пришлось оставить далеко. Не знаю. Соседка разволновалась, стала успокаивать, говорила мне подсказки: «Наверное, жаль тебе было уезжать?» Я кивал головой в подтверждение, а слёзы душили, и в груди не становилось легче.
Боже, как же невероятно давно всё это было, и как памятно до сих пор? Как изменилось с той поры всё вокруг, и какими другими мы сами стали?
|