Новости
07.01.22Письма из архива Шверник М.Ф. 05.01.22Письма Шверник Л.Н. из Америки мужу Белякову Р.А. и родителям 05.11.21Досадные совпадения 30.03.21Сварог - небесного огня Бог 30.03.21Стах - восхождение в пропасть архив новостей »
GISMETEO: Погода по г.Екатеринбург

Информеры - курсы валют

Коротковский Г.Э.

     Он был своеобразным и, безусловно, способным человеком, поэтому хочу представить Г.Э. полнее. Начну с нашего знакомства, которое случилось ровно за двадцать лет до проведения съезда РНТС строителей, на котором он выступал с докладом.

В 1971 году я работал управляющим трестом «Оргтехстрой» Главсредуралстроя. Задержался в этой должности недолго, так как руководитель главка Сергей Васильевич Башилов уже через год назначил меня начальником технического управления главка и одновременно, по согласованию с министерством, членом коллегии. Членство в коллегии стало полной неожиданностью не только для меня, ибо прежде подобное не случалось. Членами коллегии являлись только заместители начальника главка, но никак не начальники управлений, которых в аппарате было в достатке.

Трест «Оргтехстрой» по  распределению обязанностей оказался в моём ведении, потому я отвечал за подбор нового управляющего. Дело это не было лёгким, как может показаться на первый взгляд. Назначение управляющего трестом задерживалось, что нервировало начальника главка.

Однажды мне по междугородной связи позвонил на работу незнакомый человек, и запоминающимся сочным низким голосом предложил себя на должность управляющего трестом. Просто взял и предложил себя сам. Такого в моей производственной практике до этого не случалось. Я был шокирован, не понимая того, что оказывается можно самого себя предлагать на должность. Каким же нужно быть, мягко говоря, нескромным человеком, чтобы так поступить?

Ничего удивительного не было в том, что я не высказал одобрения. Более того, звонок из Липецка, где, похоже, порядки были иными, чем у нас в Свердловской области, вызвал у меня заведомо отрицательное отношение к человеку, которого я и не знал, и в глаза не видел. Звонивший же оказался в курсе некоторых проблем нашего строительного главка, что меня удивило.      

Вскоре он позвонил вновь, был крайне настойчив, под его напором, который продолжал не укладываться у меня в голове, пришлось согласиться с тем, что Главк ознакомится с анкетными данными претендента.  Передачу документов звонивший не задержал, к «анкете» он приложил записку:

«Уважаемый Борис Александрович! В соответствии с телефонной договорённостью направляю «объективку». Убедительно прошу переговорить с Сергеем Васильевичем. Причины просьбы Вам известны. Со своей стороны могу заверить, что в смысле работы никогда никого не подводил. Зачем нужен Главку «Оргтехстрой», хорошо знаю. С нетерпением жду звонка или другого сообщения. Коротковский».

Да, это был Герман Эдуардович Коротковский. Вскоре мне передали от него новую записку:

«Борис Александрович! Я вспомнил, что не оставил Вам своих домашних реквизитов, а это надо, ибо звонить по-моему удобней домой, учитывая разницу во времени. Когда у Вас 9 утра, то у меня ещё семь. Итак: Липецк, Невского 1, кв. 48, тел 3-23-98. С уважением Коротковский. 21.10.71».

Его выкладки о разнице в часовых поясах не удивили. Было очевидно, что ему просто не хотелось вести разговоры о переезде в другую область на своём рабочем месте.

Докладывать просьбу Коротковского С.В. Башилову я не торопился, но, в конце концов, после очередного телефонного разговора это пришлось сделать. Оказалось, что начальник слышал о Г.Э., что когда-то их пути случайно пересеклись, и он даже мимоходом разговаривал с ним.

Сергей Васильевич предложил назначить Коротковского управляющим трестом «Оргтехстрой». Скажу, что специалистов со стороны, да ещё на таких высоких должностях, в системе Главка почти не было. К «варягам» относились настороженно, кадры растили свои. Это был нескорый путь, но верный.

Потом была наша очная встреча, на которой претендент никакой робости не проявил, а вёл себя так, словно мы не один год были знакомы. Затем состоялось назначение Коротковского на должность управляющего трестом, назначение без малейшего содействия с моей стороны. Более того, я отнёсся к этому даже прохладно.

Несколько месяцев спустя, когда начальник главка узнал новичка поближе, критические замечания по работе управляющего он стал высказывать почему-то мне. Словно по моей рекомендации, а не по предложению самого начальника, состоялось назначение. Так в производственной жизни случается часто.

Прошёл ещё год, Башилов так и не воспринял Коротковского всерьёз. Тот продолжал работать, а мне приходилось порой защищать его от нападок шефа, который не один раз настаивал на его увольнении. Таким вот образом поменялись наши роли. Не воспринял Коротковского всерьёз и О.И. Лобов, ставший начальником главка после Башилова.

Как-то позднее я узнал, что в Свердловске преподавателем в одном из институтов работал  старший брат Коротковского. Когда в нашем городе был создан архитектурный институт, а это было заметное событие в масштабе области, ещё бы – третий по счёту архитектурный институт в стране, старший брат был назначен ректором.

Тогда-то я и познакомился с ним. Он был обстоятельным человеком, собранным, выдержанным, содержательным, располагающим к себе. Был чуть полноват, но строен, его голову украшала мощная копна седеющих волос. Понял я тогда от кого младший брат получал информацию о нашей области и главке.

Братья оказались полной противоположностью и по внешнему виду, и по характерам. Наш - худощавый сверх меры, в чём только душа держится, живой, острый на язык, разбросанный в мыслях, большинство из которых относились к «лёгким».

А старший брат – монолитная глыба. Никакого сходства, хотя родители у них были общими. Это, по крайней мере, подтверждали немножко крупные и мясистые носы у братьев. К сожалению, старший брат рано ушёл из жизни.

Только не следует думать, ознакомившись с данной мною характеристикой, что Герман Эдуардович не обладал деловыми качествами. Нет, он был восприимчив, скор в решениях, настойчив и исполнителен, когда контролировались его действия, легко вступал в контакты, заводил знакомства. Не будь у него деловой хватки, он не задержался бы в должности управляющего трестом «Оргтехстрой» на полтора десятка лет.

Коротковский был всегда в курсе того, что происходило в жизни области, намного больше, чем требовалось для работы, за которую он отвечал. А вот состояние дел на предприятиях и в организациях Главка его привлекало меньше. Он решал производственные вопросы по мере их поступления, по мере получения заданий сверху. Работа на опережение, на перспективу его не увлекала.

Относился я к Г.Э. с уважением, знал его слабые стороны, старался удержать от лихих поступков. Разговоры мы вели всегда откровенные, он был великолепным собеседником, когда не касался производственных тем.

Однажды Коротковский пригласил меня с супругой на свой день рождения, и мы побывали у него в квартире. Хотя наши отношения складывались ровно, но близкими людьми мы не стали. Наверное, дело в том, что я жил исключительно работой, а его она занимала намного меньше. Достаточно было того, что по работе он никогда не подводил. Всегда успевал завершить дело к сроку, выворачивался наизнанку, но успевал. Что ещё нужно?

Иногда он обижался на меня за официальность отношений, за критические замечания по работе. Однажды даже написал:

«Уважаемый Борис Александрович! Хотя Вами и заявлено при народе, что любую информацию Коротковского надо принимать с коэффициентом 0,5, в этой моей докладной начальнику нет ни капли преувеличения…».

Под начальником подразумевался я, о коэффициенте говорилось не за глаза, а при нём, поэтому в записке высказывалась не обида, а скорее укор. Так я к этому и отнёсся.

В 1986 году меня перевели на работу в Москву заместителем министра Минтяжстроя СССР. В стране началась сколь великая, столь и бестолковая перестройка. Так бывает, когда инициаторами не определена ни конечная цель, ни пути её достижения. Наступившие времена перемен, свободы действий и поступков, гласности и демократических преобразований должны были импонировать характеру Коротковского. Он ведь всегда искал себя, искал достойную цель для приложения рук и своих способностей.

Когда 13 октября 1990 года я стал председателем Государственного комитета  по строительству России и одновременно членом правительства, то уже через неделю получил от него письмо такого содержания:

«Эпиграф.

Огромен долг наш разным людям,

И близким – более других.

Должны мы тем, кого мы любим

Уже за то, что любим их».

Борис Александрович! В развитие ранее сказанного. Ваша победа перевернула мою душу, ибо мелькнула надежда, что есть последняя возможность мне что-то натворить. Мне скучно. Никаких мыслей, кроме того, как вырвать ещё два рубля.

«Разлуки свистят у дверей,

Сижу за столом сиротливо,

Ребята шампанских кровей

Становятся бочками пива».

Со скуки получил диплом доцента и собрался подаваться в ВУЗ, но я просто не могу какой-то текст произнести дважды, а преподавателю надо это делать многократно.

Я никогда бы не пошёл работать в Министерство даже к заместителю министра Фурманову, но сегодняшний вариант связки Ельцин – Силаев – Фурманов принципиально меняет ситуацию.

«Ты вождей наших, Боже, прости,

Их легко, хлопотливых, понять:

Им охота Россию спасти,

Но притом ничего не менять».

Надо же доказать, что Ваше избрание было правильным. Воспитывать свою команду нет времени, так возьмите того, кого Вы воспитали раньше.

Москву я терпеть не могу, и она не только не цель, но жертва во имя возможности напоследок поработать от души и с полной отдачей. Клянусь, что сожаления о содеянном  в Вашей душе я не допущу.

Скоро 20 лет, как я позвонил в Свердловск из Липецка и предложил Вам себя. Давайте рискнём повторить. 24-26 октября буду в Москве. Позвоню. Коротковский».

Странным оказалось письмо, сумбурным. Даже мне, знавшему, что подразумевается под отдельными словами, не всё было понятно. Написано, кажется, от души, но в каком состоянии она при этом была? Что в этот момент способствовало огромной переоценке и моих возможностей, и своих собственных? Издалека совсем иначе ему представлялась и жизнь, и работа, на которую Г.Э. предлагал себя.

Смущало и его желание, «используя последнюю возможность, что-то натворить». Последствий письмо, естественно, не имело.

Как тут не упомянуть о том, что в те годы и без Г.Э. нашлись те, кто, используя первую, а то и «последнюю возможность» с неуёмным желанием «натворили» такого, что содеянное ими болью откликается в сердцах многих людей и в нынешние дни.

Было ещё одно обстоятельство, которое не могло дать ход его обращению ко мне. Вскоре после переезда Коротковского в Свердловскую область заговорили о том, что Г.Э. выпивает. В этом, на первый взгляд, ничего предосудительного не было. С каждым случается нечто подобное. К тому же напитками он не увлекался в той мере, которая могла вызывать осуждение у сослуживцев и коллег. Беда оказалась в другом.

Относительно незначительная порция выпитого выбивала его из колеи и доводила до бесчувственного состояния. В этих случаях управляющего привозили домой в «разобранном» виде, и на руках подносили к дверям квартиры. Возможно, он не помнил того, что происходило с ним в деталях, возможно, ему не всё рассказывали, но подобные вещи случались. Поводом для отключения от жизненных реалий становилось даже участие коллектива треста в демонстрациях по поводу великих государственных праздников.

Спустя несколько недель после получения упомянутого ранее обращения, в котором Г.Э. так ярко писал о совместной работе, секретарь сообщает мне по внутренней связи, что звонят из ресторана. Я не стал поднимать трубку, сказав, что это недоразумение.

Подобного звонка действительно не могло быть, так как я никогда не посещал подобные заведения. Если бы у меня даже были лишние деньги, то не существовало более нелепого пути их истратить.

Секретарь перезвонила и пояснила, что спрашивают именно Фурманова Бориса Александровича, что это связано с моим другом. В её голосе звучало явное любопытство. В полном недоумении поднимаю телефонную трубку. Какие могут быть друзья, посещающие рестораны в середине рабочего дня?

На мой недовольный вопрос о причине звонка, молодой человек, назвавшийся официантом ресторана «Океан» на улице Горького, пояснил: «Ваш друг Коротковский задержан охраной ресторана за неоплату счёта. У него не хватило денег. Ему трудно говорить, но он дал номер вашего телефона и ждёт, что вы расплатитесь и заберёте его».

Голос официанта завораживал спокойствием, видимо, часто приходилось ему повторять подобные фразы. Только ничего подобного пока не приходилось выслушивать мне. Я почувствовал, как глаза мои от удивления округлились и поползли вверх. Названная сумма долга в тридцать рублей усугубила моё замешательство. Таких денег не то что при себе, но могло не оказаться даже дома. Очнувшись, я сказал: «Хорошо, приеду».

Вызвал машину, заглянул домой, чтобы взять у супруги деньги, но предварительно позвонил и подготовил её, сказав, что нужно выручать её бывшего начальника. Моя жена, когда мы проживали в Свердловске, не один год проработала в тресте «Оргтехстрой» при Г.Э. и прекрасно знала особенности характера и поведения своего шефа.

Машина остановилась у входа в ресторан, чтобы было проще посадить «друга». Тогда вообще не существовало проблем с парковкой у таких заведений днём.

Ресторан встретил полумраком, умиротворённостью, тихой музыкой, начищенными до блеска металлическими ручками, многочисленными отражениями собственной персоны в зеркалах. Чуждый и неведомый мир. Пусто. Осторожно, с оглядкой прохожу мимо раздевалки в просторный холл.

С левой стороны у окна, выходившего на улицу Горького, за столиком для ожидающих замечаю Коротковского. Он, развалившись в кресле, пил кофе, заказанный в холл. Над ним учтиво склонился официант. Конечно, я ожидал увидеть всё, что угодно, но только не подобную идиллическую картину. Плохо же я был осведомлён о ресторанных порядках, недостаточно знал способности Германа Эдуардовича и его желание «что-то натворить».

Он замечает меня, приглашает широким жестом руки присесть, вместе выпить кофе, который он сейчас закажет. Куда можно торопиться?

Держится должник достойно, полное отсутствие стеснительности и зажатости, он хозяин положения. Я, ссылаясь на занятость, предлагаю не задерживаться. Потом оплачиваю  долг, помогаю ему получить пальто и накинуть на плечи.

Он выглядит не лучшим образом: костлявый от худобы, втянутые морщинистые щёки. Только мясистый нос остался самой заметной частью лица. Да ещё его низкий, крепкий и приятный на слух голос звучал без изменения. Похоже, голос его не подводил даже в такие минуты.

Наконец, мы выходим на улицу, я поддерживаю коллегу под локоть. Держится на ногах он уже достаточно уверенно, не через минуту же я подъехал за ним, и рассуждает здраво.

Водитель сначала завозит меня на работу, а потом его - в гостиницу. В машине молчим. Зачем постороннему человеку знать подробности? Для прощального рукопожатия выходим из машины, он извиняется за доставленные неудобства, просит не беспокоиться о деньгах. Он всё вернёт. В этом я и не сомневался. Г.Э. пересаживается на сиденье рядом с водителем и начальственным уверенным голосом называет ему адрес.

Вскоре от Коротковского передали мне конверт. В нём к возвращаемому долгу была приложена записка:

«Дорогой Борис Александрович! Человек, родившийся поэтом, даже если он прожил жизнь чиновника, (это намёк на моё увлечение стихосложением – примечание автора), должен знать, что не все человеческие поступки можно объяснить словами. В этом случае в обязательном порядке остаётся обязанность попросить прощения и в очередной раз подтвердить свою безграничную любовь без надежды на взаимность.

Достигнутый возраст не позволяет оптимистично смотреть в будущее, но позволяет полностью признать истинность постулата: «Не суди, да не судим будешь». Ещё раз извините, и ещё раз огромное спасибо за поступок старшего брата. Коротковский».

В письме нет слов раскаяния, нет оценки поступка. Оказывается, всё в порядке вещей, хотя и не всё случившееся можно «объяснить словами».

Зато есть предостережение – не суди, да не судим будешь. Я не судил тогда и не сужу сейчас.