Новости
07.01.22Письма из архива Шверник М.Ф. 05.01.22Письма Шверник Л.Н. из Америки мужу Белякову Р.А. и родителям 05.11.21Досадные совпадения 30.03.21Сварог - небесного огня Бог 30.03.21Стах - восхождение в пропасть архив новостей »
GISMETEO: Погода по г.Екатеринбург

Информеры - курсы валют

Институт

        Повернувшись спиной к городу школьных знаний, я сразу оказался перед выбором, куда отправиться учиться. То, что пойду в институт, сомнений не вызывало - три последние года только и разговоры об этом. В какой институт? Это было без вариантов - Уральский политехнический институт имени С.М. Кирова в Свердловске. Один из крупнейших и известных институтов страны и он под боком. На какую специальность, вот вопрос?

Я определённого желания не имел, особых привязанностей к известным специальностям не проявлял и увлечений не выказывал. Оставалось строительное дело. Мама соглашалась на любую профессию, только бы сын получил высшее образование. Это была главная мечта её жизни. Для отца моя будущая специальность была давно известна: надо продолжать строительную династию.

На том и сошлись на семейном совете. Такие же решения приняли и семьи моих одноклассников Трофимова и Панкова. Мы вместе отправились в институт на день открытых дверей, а потом сдали документы в приёмную комиссию строительного факультета. 

Институт поразил гигантскими размерами главного корпуса, какой-то торжественной солидностью и серьёзностью. Я попал в поле его притяжения и как-то вдруг почувствовал огромное желание стать студентом, которого до этого во мне не было. Захотелось оказаться здесь и учиться. Теперь дело было за вступительными экзаменами, в том числе и по двум  «любимым» дисциплинам: русский письменный и немецкий устный. Готовился я упорно, можно сказать неистово, каждый день проходил такой объём материала, который намечал себе сам, чтобы успеть повторить всё.

 

***

         Первым экзаменом был русский язык (сочинение). Когда на вывешенных в фойе списках с фамилиями сотен абитуриентов, поступающих на стройфак, я нашёл свою, а напротив неё красовалась «четвёрка», то радость захлестнула меня. Долго не отходил от стенда, хотелось лишний раз убедиться в том, что мне это не померещилось. Не отрицаю, что пользовался шпаргалкой, но ведь при списывании не допустил ошибок, и эту шпаргалку составлял для себя сам. Замечу, кстати, что на следующих экзаменам и за всё время учёбы в институте я никогда больше не пользовался заранее подготовленными подсказками. Не признавал их.

С математикой, которая была следующим испытанием при поступлении в институт, проблем не возникло, на то он и уважаемый мною во все времена предмет. А вот сдача физики запомнилась. Экзаменатор даже наклонил голову и с удивлением слушал, как я чеканил формулировки. Но в блеске ответа его что-то не устраивало. Он колебался с оценкой знаний и решил задать вопрос на сообразительность, о чём предупредил. Я напрягся, так как на уроках физики в школе сообразительность не требовалась.

На листе бумаги, уже держа голову прямо, он нарисовал одну большую окружность, назвав её землёй, а другую - совсем меленькую, и спросил: «Как будет изменяться вес предмета при приближении к земле?» Я без затруднения ответил, что вес станет возрастать. Экзаменатор кивнул, но закавыка вопроса была закопана глубже.

«А если предмет станет проникать в землю?» - спросил он. «Это как?» - ответил я. «Например, он опустится в шахту» - продолжил физик. Я в итоге ошибся. «Нет, вес уменьшится, так как верхний слой будет тянуть предмет в обратную сторону» - заключил не без удовольствия экзаменатор. Я моментально прозрел, но пятёрки лишился.

Самой же памятной стала сдача экзамена по немецкому языку. Я вошёл в аудиторию вместе с Анатолием Панковым и Даней Мендельсоном, учившимся в нашем классе. Немецкий он знал намного лучше нас и отправился отвечать первым. Каким же было наше удивление, когда ему поставили двойку. Следующим сдавал Панков и потерпел фиаско. Тут экзаменатор спросил: «В какой школе Вы учились?» Анатолий назвал и услышал в ответ: «Тогда понятно. С немецким в вашей школе проблема. А Мендельсон из той же школы?»

После утвердительного ответа экзаменатор задумался, выдержав паузу, поставил Панкову тройку. Потом смотрел мои письменные ответы, качал головой и решился на тройку. Мендельсону он оценку не изменил, и у него иначе сложилась жизнь. Вот ведь как бывает.

Мы с Панковым после сложения всех оценок получили полупроходной балл. Таким он оказался и у Трофимова, которому по немецкому языку заочно без сдачи экзамена выставили тройку. С полупроходным баллом для укомплектования набора принимали только часть абитуриентов. На стройфаке отдавалось предпочтение ребятам, а также особым обстоятельствам. Нам ещё раз повезло: мы были не только представителями мужского пола, но и выходцами из семей строителей.

 

***

         Окончательное решение о зачислении в институт стало праздником, который не омрачился работой в колхозе на уборке овощей до ноября. С началом регулярных занятий у деканата возникла проблема, связанная с нами: к изучению какого иностранного языка допустить. В группу продолжающих познание немецкого включать нельзя, так как нам не догнать основной состав. В группе начинающих мы будем бездельничать. Решили зачислить нас в группу начинающих изучение английского языка.

Занятия вела Мальцева. Молодящаяся, выразительная женщина носила по тем временам экстравагантные одежды, подчёркивающие, а больше открывающие, её достоинства, и обожала косметику. Лицо её было ярко раскрашено, она источала благоухание, достигавшее не только первых столов. Говорили, что Мальцева, несмотря на такую фамилию, была настоящей француженкой, оказавшейся чудом в Свердловске.

Много позже, бывая во Франции, прогуливаясь по улицам Парижа и знаменитой Плац Пегаль, я внимательно присматривался к аборигенкам, но такой косметической выразительности, какой обладала наша бывшая преподавательница, на их лицах не замечал. Возможно, к этому времени в очередной раз сменилась мода.

Мигом был пройден алфавит, своеобразная транскрипция, грамматика, оказавшаяся проще немецкой из-за скорости продвижения, и последовало накопление словарного запаса. Предполагалось, что это происходит автоматически при подготовке к сдаче, так называемых, знаков. Нужно было подобрать текст, перевести его, подсчитать количество букв, включая, если получалось на то согласие, знаки препинания, и продемонстрировать преподавателю умение подсчитывать знаки, их прочтение и перевод.

Задание на семестр составляло до ста пятидесяти тысяч буквенных символов. Разрешалось делить столь невероятный объём на любое количество частей. При сдаче знаков сидеть приходилось рядом с Мальцевой, и смотреть, склонив головы, в один текст. Ароматы, окружавшие её, мешали сосредоточиться на поиске нужных слов в памяти. К тому же, чтобы не задохнуться, дышать приходилось ртом. Она, в чём я не сомневался, воспринимала постоянно открытый рот, как состояние восхищения, испытываемого юношей перед английским языком и прекрасной дамой.

Доброта её не имела границ, махнув рукой на мои способности, она позволяла произносить текст на немецкий лад, лишь иногда внося коррективы. Когда завершилась сдача «политических» текстов по страницам газет, и я перешёл к техническим журналам со схемами и снимками, настала очередь Мальцевой восхищаться успехами «одарённого» ученика.

Зная в предложении примерное значение отдельных слов и технических терминов, не считая известных предлогов и местоимений, я составлял, используя дополнительную информацию, получаемую от картинок, такие переводы, что она, приоткрыв накрашенные губы, замирала, завороженная спецификой технических оборотов. При завершении курса обучения я с одинаковой степенью «уверенности» владел уже двумя иностранными языками.

Из-за тройки, полученной на приёмных экзаменах, ни стипендия в первом семестре, ни место в студенческом корпусе № 5, закреплённом за стройфаком, мне не полагались. Такой порядок не распространялся на студентов, семьи которых имели низкий доход.

В частном доме Пионерского посёлка, в километре от института, я жил в комнате вместе с Панковым, Трофимовым и ещё двумя студентами. Удобства отсутствовали. Глубокой осенью мы выходили перед сном во двор и затягивали песню, слова которой были так созвучны нашему душевному состоянию: «Здесь под небом чужим я как гость нежеланный, слышу крик журавлей, улетающих …».

Через месяц родители забрали меня из-под «чужого неба», и я оказался почти в центре Свердловска на улице Луначарского в доме № 183. По узкой тогда улице в двух направлениях ходили трамваи. Деревянный домишко с воротами и двором принадлежал семье геологов, члены которой вечно находились в командировках. К дому примыкала едва утеплённая веранда, имевшая собственный вход со двора. Шириной она была метра полтора, длиной больше четырёх, одинарные ленточные окна выходили и во двор, и под колёса трамваев.

Сразу при входе стояла печь. Когда в выходной день меня навещали родители, то они привозили с собой вязанки дров. Всегда было холодно, зато я проживал один до окончания первого курса. К учёбе относился исключительно серьёзно, записи лекций переписывал дома начисто. Много читал, записался в музыкальный лекторий, там впервые увидел инструменты и услышал их звучание.

Вступил в драматический кружок стройфака. Артистов оказалось трое. Старшекурсник Вадим Балицкий – красивый, высокий, разбитной парень. Людмила Михайлова - студентка нашей учебной группы, очень эффектная, энергичная, жизнерадостная, развитая и эксцентричная. Примкнувшим к ним был я, тянуло меня всё-таки на подмостки сцены ещё со школьных лет.

Наш художественный руководитель подобрал из богатого репертуара пьесу на трёх исполнителей. Взял он произведение А.П. Чехова «Медведь» про даму, ставшую затворницей после смерти мужа, её слугу Луку и помещика соседней усадьбы, с которым она после пререканий решает соединить свою судьбу. На репетиции ходили регулярно. Главные герои по ходу действия много ругались, а в финале не без удовольствия переходили к поцелуям. С каждым разом игра у них получалась всё лучше, особенно концовка, к которой они обоюдно стремились.

Моя роль была эпизодической, с моими физическими данными я не мог в этой пьесе претендовать на большее. Да и по общему развитию мне было далеко до героя-любовника. Выучил я небольшой текст и вживался в образ Луки. Подглядывал на улице за стариками и что-то брал для себя. Когда шёл пешком, то десятки раз повторял слова, меняя интонацию, походку и жесты.

Ближе к весне начался конкурс на сцене актового зала института. Всё было по-настоящему. Конкурсную комиссию возглавлял режиссёр Свердловского драматического театра Виленский. Самодеятельные представления давали драматические коллективы всех факультетов института, а их было больше десяти. В зале находились зрители. Из театров города привезли костюмы, приехали профессиональные гримёры. Теперь нужно было только появиться на сцене и не потерять дар речи от волнения.

Некоторые коллективы оказались многочисленными, по полтора десятка исполнителей, и наша троица чувствовала себя обречённой. И всё же мы отыграли пьесу с настроением. В конкурсной комиссии при обсуждении возникли споры. Все признавали, что «Медведь» был поставлен и сыгран лучше других спектаклей, но в нём занята малочисленная труппа, а, следовательно, на стройфаке нет массового охвата студентов самодеятельностью.

Всё же класс игры победил, и лауреатами среди драматических коллективов факультетов института признали нас. После оглашения результатов, которые группа наша не могла предполагать, Виленский устроил разбор спектаклей. Были сказаны  лестные слова о нашей игре, а когда речь зашла о слуге, то эпитеты достались и мне.

Эмоциональный Виленский попросил показать ему того студента, который так мастерски перевоплотился в старика. Показали пальцем на меня, стоявшего без грима, он оценивающим взглядом прошёлся по лицу и сказал: «Не верю». Удивляться было и нечему, я сам себя не узнал в зеркале, когда наложили грим, а он меня видел впервые. И всё же, после услышанного мне почудилось, что режиссёр заберёт меня сейчас с собой в театр и не даст доучиться.

Однако случившийся успех жизнь не изменил. В театр не забрали ни сразу из зала, ни потом, когда улеглись страсти. Драмкружок распался, и я о нём больше ничего не слышал. Продолжать заниматься самодеятельностью не хотелось, всё было знакомо и зачем тратить время на повторы. Больше я никогда в жизни не пытался играть, оставаясь всегда только самим собой.

Героиня и герой пьесы пережитые на сцене отношения перенесли в реальную жизнь, они вскоре поженились, и у них появился ребёнок. Потом их брак распался.

 

***

         Учёба на первом курсе была напряжённой. Институт торопился, пока ещё управлял студенческой массой и контролировал её действия, дать как можно больше предметов и материалов по ним. Повышенная учебная нагрузка была одновременно и проверкой возможностей вчерашних абитуриентов. Не выдерживавшие перегрузок, после каждой экзаменационной сессии автоматически отчислялись. Напряжённый темп держался два первых курса. Потом, видимо, у деканата не хватало сил справляться с повзрослевшими студентами, или он переключался на «новобранцев», но с третьего года обучения нагрузка не возрастала кроме того, начались специальные предметы по выбранной профессии,  и представилась возможность оглядеться.

Экзамены от первой до последней сессий сдавал без троек. Хотя высокие оценки ещё не были гарантией получения стипендии. Это зависело и от дохода семьи. Ежегодно в институт давалась справка от организации, где работал отец. Одна из них за февраль 1958 года сохранилась: «Дана для представления в УПИ в том, что Фурманов А.Р. действительно работает начальником Первоуральского управления строительством и его месячный оклад выражается в сумме 3000 (три тысячи) рублей». На последнем курсе стипендию давали уже всем.

Иногда по воскресным дням родители с моей сестрёнкой Талой приезжали в Свердловск, мы обязательно вместе обедали в ресторане «Ермак», что прямо на центральной площади города, рядом с драмтеатром. Заказывали солянку сборную, всегда вкуснейшую, мясное блюдо и компот. Для себя отец добавлял 100 грамм водки. Это были великолепные обеды, стоившие тогда на всех около ста рублей. В ресторане было пустынно и тихо.

Учебный поток объединял пять групп по 25-28 студентов в каждой, из них около половины девчонок. Занятия для потока в основном проходили в так называемых римских аудиториях, которых было четыре, а занятия групп - в  классах. Во время учёбы мы были кочевниками.

Всё радовало меня и приводило в восторг: студенческая столовая, буфет, сатирическая газета «Бокс», преподаватели, студенты, образ жизни.

Появление в учебном процессе студенток осложнений не вызвало, отношение к ним ко всем было братским. Группа наша С-122 оказалась дружной, большинство в ней были свердловчане. Иногда собирались у кого-нибудь на квартире, больше на начальных курсах, и благочинно проводили время. Например, у Краюшкина Владимира Сергеевича читали книги, говорили, спорили, пили чай.

Первое время моё отношение к городским было настороженным: и выглядели они иначе, и круг интересов у них другой, и чувствовал, что многим из них в знаниях общего плана уступаю. Но очень быстро всё изменилось, деревенская закваска давала о себя знать, и желание не отставать уменьшало разницу. Увлекался в это время Есениным, много его стихов знал наизусть, в том числе поэмы «Анна Снегина», «Чёрный человек».

В нашей группе в отличие от других оказалось два взрослых студента, и они воспринимались родителями: Борис Верхоглядов, отслуживший в армии много лет, и Иван Петров - гражданский человек, ставший бессменным старостой группы.

Они имели большой жизненный опыт, были цементирующей основой, и привносили в жизнь группы благоразумие и нацеленность на учёбу, которая им самим давалась с трудом. Мне кажется, что их присутствие незаметно оказывало доброе воздействие на коллектив. Может потому, что это наша группа, а к ней у меня бережное отношение, но равной ей не было. Одну группу мы звали детским садом, были группы, где случались осложнения, проступки. В нашей группе все годы прошли ровно, тепло, по-братски.

 

***

        Общежитие стройфака, в котором я оказался со второго курса, именовалось студенческим корпусом № 5, стоявшим на пересечении улиц Мира и Малышева. В нём-то и началась для меня новая жизнь, которой до этого я не ведал. Это была жизнь в коллективе. Со школьными дружками Панковым и Трофимовым мы разошлись, попав в разные учебные группы одного потока.

Первая комната в общежитии  на первом этаже удивила размерами и количеством жильцов. Обитало нас в ней человек двенадцать. Кровати примыкали к боковым стенам торцами, стояли они и вдоль двух окон, а в центре оставалось свободное место для стола. Были ещё прикроватные тумбочки и открытые вешалки для одежды. Из нашего учебного потока, не говорю о группе, я в комнате был один.

Обстановка в комнате к занятиям не располагала, поэтому после лекций ходил заниматься в читальный зал. В комнате всегда кто-то находился, кто-то спал, кто-то ел, к кому-то заходили гости. Для меня такие условия явно не подходили, не соответствовали привычкам, лишали уединения и мешали сосредоточиться. В такой свалке людей и событий приходилось жить.

С соседями близко не сходился, существовал обособленно. Общие развлечения за столом, игра в карты, разговоры, чаепитие по вечерам не увлекали. Жили мы дружно, никого не обижая и не посмеиваясь над причудами сокурсников. Запомнился мне Юлий Кутний, воспитанник Свердловского суворовского училища. Звал он себя Юрием, так как стеснялся имени с претензией.

Не помню, чтобы ему кто-то помогал материально, поэтому он  вечно голодал. Необходимые организму калории восполнял чаем, который пил в огромных количествах. С кровати легко доставал до потолка, и от одного спящего ленивца грязными ботинками, надев их на руки, оставил следы, уходящие по стене к потолку, а затем по нему к висевшей в центре комнаты электрической лампочке без абажура.

У нас с ним сложились добрые отношения. После окончания института он завербовался к военным, вспомнив молодость. Работал в закрытом городке Свердловской области. Получилось так, что после росписи в Загсе он с женой, миниатюрной против него, заехали в Первоуральск, и мои родители у нас дома отметили их вступление в брак. Других возможностей оставить в памяти такое событие у него не было. Его карьера  не сложилась, поскольку военная струнка в нём отсутствовала.

О других ребятах в комнате воспоминаний не осталось. Правда, был один, но фамилию его называть не стану, к которому приходили в нашу общую комнату девицы и оставались иногда ночевать на узкой студенческой койке вместе с ним. Это первый раз шокировало и мешало уснуть, а потом стало обычным. Чем они занимались, я не представлял.

Мне почему-то было жаль девчонок, до того они оказывались нескладными, и я не понимал, какая сила заставляла их приходить и не испытывать замешательство в компании молодых людей. Сам он был пухлявым и смазливым, дополнительные калории из чая для выживания не извлекал. Он опережал остальных в половом развитии и материальной обеспеченности.

 

***

         Начиная с третьего курса, комнаты в общежитии выделялись на четырёх человек. Не скажу, что это нормально для проживания, но вскоре к этому привык, и когда кого-то выселяли, то четвёртого даже не хватало не только для игры в преферанс.

В нашей группе я подружился с Юрием Шабановым и Львом Десфонтейнесом. Юрина семья жила в деревянном доме в центре Свердловска, возле городского пруда, и имела огород. Мы часто собирались малым составом у него дома. Его мать, маленькая миловидная женщина, нас щедро угощала, в том числе и приветливостью, отец его - высокий обстоятельного характера подполковник занимал нас за столом рассказами о службе. Сам Юра - приятный, добродушный парень, с отличным чувством юмора, выдержанный, спокойный и добрый не мог не нравиться.

  

                                        celina-1956g.jpg

                                                      

                                      Юрий Шабанов. 1956г. Отъезд на целину.

На первых курсах он увлекся плаванием, окреп и пополнел, что шло к его характеру. В учёбе он был крепким студентом. Ему не хватало решительности, тем не менее, после окончания института женился на однокурснице Миле, тонкой высокой девушке с печальным выражением глаз, так нравившемся мне. Юра и сейчас живёт в Свердловске, имеет двух дочерей с большой разницей в возрасте.

Проработав много лет в научно-исследовательском институте, он так и не защитил кандидатскую диссертацию. Всё время находился в поиске лучшего конструктивного решения. Занимался подвеской на крючки стеновых панелей зданий, что давало ему возможность в шутку называть себя «главным крючкотворцем страны». Институтское начальство его нещадно эксплуатировало, загружая административными обязанностями, к выполнению которых он ответственно относился. На собственную диссертацию времени не хватало.

 

***

         Лев Десфонтейнес. В нём всё было необычно: фамилия – его предки, видимо, писались Дес фон Тейнес, имя – совершенно не подходившее к его характеру, хотя вместе с отчеством Николаевич оно звучало достойно. В серой шевелюре прямо от центра лба уходил клок белых волос. Он был воспитанным и много знающим молодым человеком, мягким, добрым, отзывчивым и безвольным.

Фразы порой давались ему с трудом, и в разговоре он очень выразительно жестикулировал руками, чтобы всё поставить на свои места, а то брался за карандаш, если тема касалась техники, и на схеме всё объяснял доходчиво. Был высок, строен, хотя физически не очень крепок. Знаниями его пользовались все, девушкам он нравился, но на прочные связи с ним они не рассчитывали, тут женская интуиция давала правильную подсказку.

По складу ума он относился к тем, кого называют истинными технарями. Его отец, работая в должности главного инженера строительства, возводил гидроэлектростанции в разных местах Союза. Семья в профессиональном плане многое дала ему и не только в профессиональном. Он был грамотен и на правах друга поправлял меня, выкорчёвывая странности в моей разговорной речи.

Отличался Лев своеобразием в учёбе, особенно на старших курсах. Сам  заниматься не мог, тянул с выполнением курсовых работ до последних дней, когда задержка уже вызывала озабоченность у группы. Однако все со своими  вопросами обращались к нему. Он слонялся по аудитории от стола к столу и отвечал на задаваемые вопросы. Ответы давал не с ходу, а начинал вместе разбираться по руководствам и доходил до сути. Дня за три до сдачи курсовой работы под давлением окружающих он, наконец, садился за проект и делал его сразу начисто.

                                               Лёвка

                                         Лев Десфонтейнес. 1957г. Перевод со словарём.

При всей разнице наших характеров мы стали настоящими друзьями и всегда были вместе. Если кто-то из нас появлялся один, то это вызывало недоумение. Начиная с четвёртого курса, имели на двоих одну толстую тетрадь большого формата в дерматиновом переплете, в которой по очереди записывали лекции по нескольким предметам.

На её первом листе было написано: «Лекции студентов группы С-422 Десфонтейнеса Льва и Фурманова Бориса по Теории упругости, Экономике строительства, Частям зданий, Технологии строительного производства, Инженерной геологии, Лабораторным занятиям, Водоснабжению и канализации, Организации и планированию, Диалектическому материализму».

Тетрадь в клеточку имела 50 листов, большая часть из них так и осталась не исписанной конспектами лекций за четвёртый курс и лабораторными анализами. Других тетрадей ни общих на двоих, ни индивидуальных мы не имели. Не могу сейчас объяснить, но почему-то в основном записи сделаны карандашами разной твёрдости. Карандашом же на первом листе кем-то зачёркнута моя фамилия и сверху написано «Чапаева В.И.».

В тетради, которую с удовольствием пролистал, с трудом разбирая написанное, не нашёл ни одной лекции по диалектическому материализму и по половине других предметов. В группе нашу тетрадь знали все, она не терялась, её можно было просто оставлять в аудитории, не передавая из рук в руки. На новую лекцию приходил сменщик и продолжал записи. Старались, чтобы нагрузка каждому доставалась одинаковой.

Жили мы на старших  курсах в одной комнате, хотя нас каждый год  переселяли с этажа на этаж за мелкие провинности. По гостям ходили редко и только по приглашению. Сами себя никому не навязывали. Наведывались и в такие места, где имели право появляться в любое время.     

Например, бывали в комнате на первом этаже напротив центрального входа в общежитие. В ней проживали два человека и мотоцикл, который принадлежал Богдашину П.М. Павел Михайлович, а тогда просто Пашка для однокурсников, а для нас Павел, был известным спортсменом, занимавшим призовые места в союзных и международных соревнованиях по мотокроссу и мотогонкам на льду.

Комната скорее напоминала гараж, в ней хранились запасные части к мотоциклу и сама машина. Павел вечно что-то мастерил, прикручивал к покрышкам колёс острые длинные металлические шипы, готовясь к очередным соревнованиям. Мы глазели на происходящее и по его просьбе подавали нужные детали. В ту пору пятикурсники занимались дипломными проектами, а наш знакомый успевал делать всё сразу.

За оказанные мелкие услуги Богдашин однажды катал нас по очереди на своей машине, разрешив сесть на заднее сидение и обхватить его могучую талию руками. Он не зря считался выдающимся мастером, ибо был помешанным на скорости; несколько сот метров за его спиной, преодолённые на мотоцикле, помнятся и сейчас. Та езда  напоминает нынешние катания с горок в капсулах, только на мотоцикле ты не пристёгнут ремнями и шлемов тогда не существовало.

Другим дипломником в комнате был Михаил Десфонтейнес. Однофамильцем Лёвки со столь редкой фамилии он быть не мог, а братом вполне. Миша действительно был Лёвкиным братом, учился он на последнем курсе и по возрасту лет на десять опережал Льва: степенный, серьёзный, мало напоминающий характером разгильдяя Лёвку. Его проживание в комнате с Богдашиным и позволяло нам наведываться в этот «гараж» без приглашения.

Недавно мне попалась в руки книга П.М. Богдашина «Что наша жизнь?». Это воспоминания о детстве, учёбе в институте, работе. Внимательно прочёл её, но не нашёл упоминания ни о нас с Лёвкой, на что и не надеялся, ни о Михаиле Десфонтейнесе. Зато узнал, что Богдашин одно недолгое время работал в системе родного мне треста «Уралтяжтрубстрой» в Первоуральске. Тогда я ещё учился в институте.

При том количестве переездов в общежитии, которое выпало мне и Льву за период учёбы, и хождений по гостям, когда нас приглашали, или, как в рассказанном случае, нам должны были встретиться и другие факультетские знаменитости, однако не встретились. Выходит, что не так их в жизни бывает много.

 

***

         Готовились со Львом к экзаменам своеобразно: надо было одолеть его беззаботность, потом, сидя или лёжа на кровати, читать вслух по очереди лекции и книги. После чтения углублялись в разбор материала, пытаясь дойти до сути, которая и запомииналась. Перед очередным экзаменом мы переходили на язык сдаваемого предмета, используя в речи термины этой дисциплины. Таким образом вживались в предмет, что помогало подготовке к экзамену. Сдавать ходили вместе и получали, в основном, одинаковые оценки.

Перед очередной сессией, между прочим, договаривались, что на этот раз сдадим всё на отлично, чтобы получать повышенную стипендию. Однако, каждый раз хотя бы по одному  «хорошо» хватали. На четвёртом курсе последнюю сессию прошли оба на отлично, оставался экзамен по диалектическому материализму. При всей занаученности этого предмета и той углублённости, с которой он преподавался, мы не сомневались в получении пятёрок. Настроение было настолько приподнятым, что предложили девчонкам готовиться к сдаче на озере Шарташ, взяв напрокат лодку.

На следующий день мы отвечали с ним по билетам один за другим, отвечали прекрасно не только по нашему мнению, ибо так говорили и другие. У преподавателя был иной взгляд, и он поставил нам по двойке. Растерянность по этому поводу оказалась полной и у нас со Львом, и у группы. Экзаменатор же дал понять, что не может терпеть лёгкое отношение к его предмету, когда молодые люди весело проводят время перед экзаменом. Узнал же каким-то образом.

На другой день, как и договаривались, за мной приехали родители, чтобы забрать домой. Можете представить, как я омрачил  встречу. Сам я был расстроен страшно. Лев меньше, но к нему родители не приезжали. В их семье отсутствие связей свидетельствовало о нормальном положении дел. Семейные новости мой друг узнавал в каникулы, если ездил домой.

Я с родителями, за редким исключением, виделся каждую неделю: навещал их, приезжали они. Поначалу Лев вздрагивал, когда меня, после плохого маминого сна накануне, вызывали на переговорный телефонный пункт, а потом привык. В нашей семье отсутствие информации в течение нескольких дней вызывало сильнейшее беспокойство, и это было в порядке вещей. Все Егорушкины такие, таким был и я.

Вместо поездки домой остался на пересдачу, успокоенный маминым подбадриванием. Через три дня получили мы со Львом по четвёрке, пятёрки после неудов не ставились. Повышенная стипендия не состоялась. Подвела единственная двойка за все годы учёбы, когда и троек-то не было ни одной. Однако, стремясь временами к получению повышенной  стипендии, мы никогда не замахивались на отличную учёбу.

Круглые отличники симпатий не вызывали, если не сказать большего. От зависти ли это шло, в которой не признаёшься себе, или от других причин, но на самом деле их что-то отличало. Правильность устойчивого непринятия «круглых» потом неоднократно подтверждалось в жизненных ситуациях. Скорее всего, мне не везло на встречи с действительно талантливыми отличниками. И всё же в одном случае я отступил от этого правила, когда дело касалось моего сына.

Саша занимался в институте нацелено и ровно, умел подчинить себя поставленной задаче. В том же УПИ на родном мне стройфаке и на той же специальности сын учится на отлично, и не только получал повышенную стипендию за одну из сессий, а уже с третьего курса и до конца учёбы был Ленинским стипендиатом. В центральной части главного корпуса института, на втором этаже, с которого вход в актовый зал, на одной из боковых стен был уголок «Наши Ленинские стипендиаты». Их не так много на студенческую массу в 14 тысяч человек, десятка полтора, в том числе был и мой Саша.

Мы с женой вдвоём как-то специально зашли в институт посмотреть на крупную цветную фотографию сына. Долго стояли, глядя снизу вверх на парящего над нами Сашу, такого родного, и для нас самого красивого и умного. Переполняло чувство гордости за сына, а глаза были влажными. Я никогда так не радовался ни одному своему успеху в делах и не гордился собой так, как гордился в те минуты сыном, и как всегда гордился и горжусь своим отцом.

Та фотография сына хранится у нас дома, как и рисованный портрет отца. Можно добавить, что в те годы, когда учился сын в институте, на стройфаке был скромный стенд с фотографиями выпускников, достигших заметных успехов на производстве и в жизни. На том стенде была фотография Б.Н. Ельцина, была там среди других и моя фотография студенческой поры. Так что и сын имел возможность смотреть на меня с уважением.

 

***

          Не сказал ещё о специальности промышленное и гражданское строительство (ПГС) - это широкий профиль, который необходим будущему генеральному подрядчику, его не сравнить с профилями специальности теплогазоснабжение и вентиляция, водоснабжение и канализация, а также с другими. Учебная загрузка на ПГС была значительно большей. Нам давались дисциплины всех факультетских специальностей, практически в том же объёме, в чём не раз приходилось убеждаться во время учёбы и после. Такой вывод не касается только архитектурной специальности.

Там царила иная атмосфера, и наши отношения с будущими архитекторами, державшимися особняком, как более высокая каста, складывались противоречиво. Особенно это почувствовали после выхода постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О борьбе с излишествами в строительстве», когда была расформирована Академия Архитектуры СССР. Обстановка расставила нас на позиции враждующих сторон, а своего собственного ума тогда не хватало, чтобы разобраться в сути.

Мы были технарями, конструкторами по духу воспитания и обучения, слепо следовали рекомендациям наставников. В формировавшемся мировоззрении было много наивного и ошибочного, чего мы тогда просто не понимали, принимая всё на веру. Жизнь и стройка изменили позицию далеко не сразу. Мне со временем удалось искупить вину за неуважительное отношение к архитектуре и недооценку её роли. Случилось это много позднее, когда я имел прямое отношение к воссозданию Российской Академии архитектуры и строительных наук, почётным членом которой был позднее избран.

Возвращаюсь к учебной загрузке. На недавней встрече в институте с Сисьмековым Виталием Константиновичем, который 21 год отработал деканом строительного факультета, он подтвердил, что учебная программа ПГС и сейчас на 40 процентов выше, чем у других специальностей. Пришлась эта встреча на конец сентября, здание не отапливалось, до 70-летнего юбилея стройфака оставался месяц. Готовясь к встрече такого события, деканат и кафедры затеяли грандиозную реконструкцию в коридорах и аудиториях, конец которой при всём  строительном опыте я не мог предсказать. Денег нет, помощь оказывают только бывшие выпускники факультета, работающие в коммерческих структурах.

Кроме нас двоих присутствовали руководители кафедр Красный Ю.М., учивший Сашу, и Пекарь Г.С., работавший со мной в системе одного главка. Они открыли бутылку коньяка, В.К. из своего дипломата извлёк свежую бруснику и клюкву на закуску. Мы трижды опустошили маленькие рюмки и в приятнейших воспоминаниях о прошлых временах обучения просидели три часа, не замечая холода. Потом, помолодевшие, расстались.

 

***

         На втором курсе я был избран комсоргом учебной группы. Идеологическая сторона тут не причём, просто роль комсомольского вожака давала возможность проявить свои организаторские наклонности по сплочению коллектива: туристические походы, посещение строек и др. За работу я взялся активно.

Запомнилась экскурсия нашей группы в Первоуральск на строительство Новотрубного завода и предприятия стройиндустрии. Добирались поездом, на станции Хромпик нас встретил автобус и повёз на стройку, потом на завод ЖБИ. За редким исключением в таких местах студенты были впервые, а там же неразбериха и грязь. Будущие инженеры ходили гуськом, робели и шарахались от механизмов. Только к вечеру вернули нас на вокзал. Конечно, такая вылазка в реальную жизнь дала многое каждому.                                               

                                                    Экскурсия за ЖБИ

                                      Экскурсия в Первоуральск. 1956г. Завод ЖБИ.

 Памятной оказалась и поездка на велосипедах по грунтовому тракту в посёлок Северский,  находившийся в 40 километрах от Свердловска. Правда, увлечь этой идеей удалось только Льва Десфонтейнеса, Юрия Шабанова и Виктора Рождественского. Однако и таким скромным составом дотянуть до цели нам чуть-чуть не удалось, не хватило силёнок.

Не помогли ни прекрасная погода, ни берёзовый сладковатый сок, который мы втягивали в себя из разрезов на коре через трубчатые стебли сухих травинок, ни прилив сил по случаю наступившей весны. Без необходимой тренировки вымотались мы тогда невероятно, особенно Лев и Виктор. Ноги не один день после возвращения оставались ватными. Позднее мы с улыбками вспоминали об этой затее.

                                            На привале

      Привал у колодца д. Курганово. Борис Фурманов, Виктор Рождественский, Юрий Шабанов.    

 

                                            У карты

                     У карты. Виктор Рождественский (лежит), Борис Фурманов, Юрий Шабанов. 

На восемнадцатой отчётно-выборной конференции УПИ я был делегатом. Важное мероприятие, собравшее, наверное, около тысячи участников, шло проторённым путём: отчётный доклад, доклад ревизионной комиссии, прения по докладам. В прениях произошёл казус. На трибуне оказался студент старшего курса физико-технологического факультета Немелков. С первых  фраз он заинтриговал и заворожил зал.

Возмутитель спокойствия заговорил о демократии, о представительстве студентов в выборных органах всех видов власти, о доверии к молодёжи, о дискриминации и многом другом. Его выступление, зачитываемое с листа, было блестящим по слогу, мыслям и сути предложений. После первых же фраз в зале нашлись те, кто вскочили с мест, и потребовали лишить Немелкова слова, крича о клевете на социалистическую действительность. Но выступающий уже увлёк зал, и ему дали возможность досказать задуманное.

Это политическое выступление вразрез с установленными порядками было мне близким по духу. Я многое из того пережил, прочувствовал на собственной шкуре, но сказать так об этом тогда не умел. Понятно, что оказался в числе тех, кто горячо поддерживал Немелкова. Я даже претендовал на выступление со своими наивными рассуждениями о доверии друг к другу, о братстве и тому подобное, но до меня не дошла очередь.

Конференция не закончилась в тот день и была перенесена. На следующее утро на трибуне оказались и секретарь обкома, и представители ЦК партии, и много других функционеров. Аналогичный эксцесс произошёл тогда в Ленинграде. Мы хотели в один приём изменить порядки. Уместно тут сказать: «Мы пахали».

Конференция продолжалась три дня и усилиями властей вошла в спокойное русло. Всё осталось на своих местах. Осуждавших Немелкова заметили и вскоре по комсомольской и партийной линиям они пошли в гору, сделав карьеру на ретивости. Не остался без внимания Немелков, долго выясняли, кто же именно его надоумил на такую провокацию. Его исключили из комсомола и института, и больше о нём я не слышал, хотя интересовался судьбой умного и смелого человека. Лишь совсем недавно узнал, что через два года после памятных не только для него событий  он был восстановлен в институте на энергофаке. К прежней специальности, отличавшейся тогда исключительной секретностью, его всё-таки не допустили.

Были замечены и выступившие в поддержку, и поддерживавшие Немелкова с мест в зале. Все оказались на учете, и началось приведение разволновавшихся в порядок. Насколько я знаю, исключили тогда ещё нескольких человек. В пределах «учётного» списка оказался и я. Интересна была схема работы с провинившимися. В известность поставили родителей, которые раньше меня узнали о возможном исключении их сына из комсомола и института. Можете представить волнение матери и отца, для которых моя учёба в институте значила очень многое.

 

***

         Когда я по субботам приезжал  в Первоуральск, то меня уже ждали, готовили к встрече что-нибудь вкусное – холодец, пирог «Наполеон»,  окрошку на домашнем квасе, у нас она называлась холодным борщом. Мною гордились, хотя никогда не хвалили при других. Отец говорил со мной о делах, советовался. Мы успевали съездить в выходной на стройку, предприятие стройиндустрии, посмотреть новинки.

Он всегда брал меня на расследование аварий, обрушение строительных конструкций, а таких случаев хватало. Мы расхаживали одни по обломкам и разбирались в причинах. Отец уважительно относился к моим доводам, и они порой подтверждались. Особенно часто это было на старших курсах.

Вечером меня провожали на поздний автобус. Мы шли с мамой и отцом по улице Герцена в сторону стадиона, поднимались на пригорок. Отсюда через лесок я спускался к автобусной станции у Старотрубного завода, а они возвращались домой. Перед расставанием обязательные поцелуи и мамины напутствия об осторожности.

Уходя, я несколько раз оглядывался и махал рукой. Родители стояли вместе и отвечали мне до тех пор, пока я не скрывался из виду. Наверное, они переживали счастливые минуты, видя уверенную поступь сына в учёбе. Уже реально маячило, хотя и вдалеке, свершение родительской мечты о получении мною высшего образования, которого сами они не имели.

В той обстановке спокойствия информация из института прозвучала для родителей громовым раскатом. Но они держались и спокойно говорили со мной, упоминая об институтской и нашей домашней обстановке, давали советы по поведению. Я был готов правильно понять случившееся и сделать выводы. Спустя время, меня пригласили на собеседование в комитет комсомола института, где до этого не был, там со мной приветливо беседовали взрослые холёные вожаки. Обсуждалось моё поведение и работа комсорга в группе. Я приводил доводы в защиту своих деловых усилий, и не ввязывался в политику, о Немелкове говорил сдержанно.

Вслед за этим с участием представителя комитета комсомола института было проведено собрание в группе с моим отчётом о комсомольской работе. В ходе обсуждения комитетчик предложил исключить меня из комсомола. Группа не могла понять, чем продиктована такая жёсткая мера, и проголосовала против. Через неделю назначили повторное собрание, на котором отдельных ребят я просто не узнал, настолько они изменились и стали говорить обидное в адрес своего комсомольского вожака.

Сам я ни с кем из товарищей не обсуждал истинную причину заинтересованности комитетчиков и не агитировал поддерживать меня, я никогда такие приёмы не использовал в жизни. Сотоварищей подготовили «сверху», предложив сдать меня без боя. Правда, на этот раз вопрос ставился мягче: освободить от обязанностей комсорга и вынести выговор. Такое смягчение произошло, видимо, после общения со мной  и  однокурсниками, когда власти могли убедиться, что я не представляю социальной опасности, не занимаюсь политикой, как таковой, не подбиваю никого в напарники.

 

***

          Второе обсуждение было коротким, группа быстро сдалась. Меня досрочно освободили от обязанностей секретаря комсомольской организации и вынесли строгий выговор с занесением в учётную карточку. Позднее, когда уже работал, при заполнении личных листков по учёту кадров я лет десять подряд добросовестно  в графе «порицания» писал: «строгий выговор с занесением в учётную карточку…».

На однокурсников поначалу я обиделся, конечно, не за смещение с поста комсорга, к чему отнёсся спокойно, а за формулировку, в которой говорилось о «развале» и «политике», что было просто оговором, но не упрекал. Лишь много лет спустя, когда бывшим студентам перевалило за пятьдесят лет, мы встречались в Москве у Леонида Килимника по случаю защиты им докторской диссертации. Был там Шабанов Юрий, Балицкая Людмила, Соловьёва Ирина Баяновна - дублёр первой в мире космонавтки Терешковой, Люся Волынкина и другие.

Я дарил свою первую книжку стихов, очень ценимую мною. Был тогда министром, услышал в свой адрес много хвалебных слов, мы немножко выпили и вспоминали прошлое. У меня хватило решимости впервые напомнить ту давнюю историю сдачи меня комсомольским властям. Слова мои смущения не вызвали, кое-кто и не мог вспомнить, о чём это я говорю, а кто-то не стал распространяться. Я сказал, что у меня  нет обиды, и это было правдой.

Обиделся я после полученного выговора лишь на политиканов: какая грязь, подтасовки, подлость, безнравственность, ложь. Пообещал себе тогда, что никогда не стану заниматься этим грязным делом, и придерживался этого правила, как ни подталкивали меня обстоятельства поступать иначе. Такую позицию занимал и будучи членом правительства страны. Я не отрицаю необходимость политики в развитии общества и государства. Только в нынешнем виде она противоестественна моему складу: я не могу, походя, соврать, предать, изменить мнение о деле или о человеке. Отношу к достоинствам гражданина эти качества.

И чтобы совсем завершить эту историю, упомяну ещё вот о чём. Когда я по возрасту должен был уйти в запас, меня пригласили в военкомат по месту жительства в Москве на процедуру оформления документов. Там  пришлось столкнуться с двумя неожиданностями. Выяснилось, что я ухожу в запас в звании капитана, о чём понятия не имел, так как не проходил за все годы ни одной военной переподготовки. Вызовы на службу поступали, но руководство организаций, где я работал, не считало возможным отпустить меня с производства на сборы.

Оказалось же, что звёздочки на погоны мне автоматически добавлялись, и выпущенный военной кафедрой УПИ в чине младшего лейтенанта, я получал повышение вместе с возрастом и, как выяснилось, закончил карьеру с четырьмя звёздочками, пусть и маленькими, но зато на каждом погоне.

В извлечённом из архива личном деле, следовавшем всегда за мной и сохранявшемся столько лет, при перелистывании я наткнулся на учётный листок, заполненный моей рукой на последнем курсе института, т.е. 25 лет назад. В графе о взысканиях прочёл собственноручно написанные строчки: «Строгий выговор с занесением в личное дело за развал политико-воспитательной работы в группе». Нахлынули воспоминания, я подивился тому, как бумажка сопровождает человека и может объявиться в любой момент.

 

***

          Памятными событиями студенческих лет стали поездки на Целину. Государственная программа освоения целинных и залежных земель в Западной Сибири и северных районах Казахстана была грандиозной. Сотни тысяч людей, главным образом молодых, переселились на новые места, создавали в степных зонах поселения, распахивали земли, занимались посадками лесозащитных полос. С освоением Целины связывались надежды на получение страной стабильных урожаев зерновых, которые бы меньше зависели от неблагоприятных погодных условий в отдельных районах. В прессе эта тема много лет оставалась главной.

В 1956 году перед завершением второго курса, когда планы на лето дозревали в студенческих головах, учебные потоки стройфака собрали в римской аудитории. Она переполнена, многие стоят на ногах, передаются разные слухи по поводу причин такого столпотворения, но достоверных сведений нет.

Появляются организаторы сбора, в их числе незнакомые лица. Выступают они ярко, увлечённо говорят о Целине, о необходимости оказать безвозмездную помощь стране в уборке небывалого урожая. При голосовании за отправку полным составом на два месяца для участия в уборочной кампании возражающих среди студентов не оказалось.

Наша группа почти целиком, всегда находятся те, кто отлынивает по разным причинам, в назначенный срок собирается на железнодорожном вокзале. В руках чемоданчики, рюкзаки, котомки со сменой одежды и едой на дорогу. Состав из крытых деревянных вагонов украшен лозунгами, стены теплушек разрисованы мелом, играет оркестр, масса провожающих, улыбок, слёз и наказов на дорогу. Молодёжь востребована страной и готова служить во имя её блага.

Размещаемся на сколоченных нарах в два этажа, не считая пола вагона, откатные двери, лесенка, всё как в том вагоне, в котором наша семья вместе с другими эвакуированными в начале войны ехала на Урал. Только совсем иное настроение в теплушках: песни под гитару, шутки и смех, беззаботное, свободное состояние душ.                                                                             Отъезд  

Отъезд на целину. 1956г. Девичья половина вагона.              

А поезд с частыми и порой долгими остановками, то в городах, то в чистом поле, мчал по равнине Западной Сибири. До чего же огромна наша страна, какой безграничной любви к себе она заслуживает. Как велик русский народ, который на протяжение трудных веков смог освоить такие просторы земли. Мало кто из студентов до этого совершали подобные поездки по стране, всё увиденное было в новинку. Из городов осталась в памяти Тюмень - «столица деревень» с неимоверным количеством деревянных изб с земельными участками, обнесёнными заборами. В Новосибирске, где состав стоял несколько часов, пешком от железнодорожного вокзала дошли мы до оперного театра с огромным куполом, о его конструкции нам рассказывали на лекциях.

Восхищались станциями, полустанками, разъездами, встречавшимися во множестве на Транссибирской магистрали. Выполненные в едином архитектурном стиле водонапорные башни, станционные здания и через шестьдесят лет службы смотрелись добротно. На обочине железнодорожной насыпи, то возвышавшейся над болотами, то раздвигавшей небольшие холмы, то переходящей в мостики и мосты при пересечении речек и рек, строгие километровые столбы вели счёт расстоянию от Москвы до Владивостока.

Машинисты состава не увлеклись настолько, чтобы показать всю Сибирь за один раз, и свернули с магистрали на Бийск Алтайского края. Там-то и был конец целинного маршрута. Под Бийском, на окраине плодово-ягодного хозяйства оказался наш поток третьекурсников стройфака. Жили в больших палатках отдельно ребята и девчонки, вблизи на улице была открытая кухня. Встретили нас сердечно, дали простыни и наволочки, достаточно было сена под матрацами, бесплатно кормили, да ещё хозяева и готовили для нас еду. До настоящих целинных полей было далеко, и это огорчало, но помогать предстояло здесь.

Девчонки, в основном, собирали малину и яблоки на колхозных плантациях, а ребят бросали туда, где не хватало рабочих рук. Побывали мы на лесозаготовках, где отрубали, складывали в кучи и сжигали ветки и сучья. Трудились на кирпичном заводе, выгружая из кольцевых печей, пышущих жаром, обожжённый кирпич. Страшная пылища и жара, полуголые, перемазанные мы познавали нелёгкий труд строителей.

                                         У птичника Тамплон

                  На фундаменте птичника. 1956г. Фридрих Тамплон и Борис Фурманов.

Были и разгрузочные дни, когда лопатами грузили яблоки в кузова бортовых машин, а потом, распластавшись прямо на фруктах, одурманенные их запахом, ехали на винный завод сдавать урожай. После разгрузки машины добрая тётенька в белом халате выносила на пять человек полный графин яблочного вина. Двухлитровый сосуд шёл по кругу, и каждый прикладывался и отпивал отмеченную пальцами порцию.

Когда в первый раз очередь дошла до меня, то я пить отказался, не из-за брезгливости или состояния здоровья, просто в студенческие годы по собственному убеждению спиртного не употреблял ни капли. Ребята в нашей компании были из смежных групп и об этой моей странности не знали. Когда оцепенение прошло, они, поблагодарив меня, выпили за моё здоровье остаток. Что касается тётеньки в белом халате, то, наверное, я запомнился ей на всю жизнь, она не утерпела и позвала других работниц, чтобы они тоже увидели непьющего чудака с Урала.

Несмотря на услышанное от ребят спасибо, меня больше на винзавод не брали, желающих отведать бесплатное вино оказалось достаточно. Для меня разгрузочные дни закончились, и я снова оказался на выгрузке кирпича из печей, но не жалел об этом.

                                               Перерыв на обед

                                     Перерыв. 1956г. В центре Борис Фурманов.

К отъезду из Бийска нам приготовили два сюрприза. Выдали каждому по триста рублей, на них я купил в подарок маме в большой коробке на бархатной подкладке набор столовых ложек, ножей и вилок на шесть персон. Они были массивными, сделаны под серебро и смотрелись здорово. Счастливая мама получила от сына подарок на первые заработанные им деньги.

  

                                            Вокзал Бийска

                       Вокзал г. Бийск. 1956г. Фридрих Тамплон и Анатолий Клячин.

 Второй сюрприз ждал на вокзале, мы приготовились к посадке в теплушки, а увидели состав с новыми плацкартными вагонами. Заросшие, обносившиеся, уставшие, оказавшись среди блестящих панелей, зеркал и никеля, не находили себе места ни на первых, ни на третьих полках.

                             У окна купе

                               Сентябрь 1956г. Борис Фурманов и Владимир Звиряко.

 Как отлично всё завершилось, какая честь была оказана нам за труд. В начале учебных занятий мне выдали удостоверение «в том, что он награждён ЦК ВЛКСМ значком «За освоение новых земель».

 

                                                                            ***

         Целина имела продолжение, на следующий год снова Алтайский край, только заехали в глубину к Славгороду. Отряд человек из 15, в котором я оказался, вывезли в поле и оставили «осваивать» целину. До ближайшей деревушки было километров пять. Вокруг степь до горизонта и ни одного деревца. Возле громадных куч зерна стоял вагончик на колёсах. У входа печка, но это для холодных времён, по обе стороны фанерные перегородки с проёмами, затянутыми простынями. За ними нары в два яруса и по крохотному окошку на каждую сторону.

  

                                              Стан полевой

                         Полевой стан. 1957г. Лев Десфонтейнес и Владимир Вайсберг.

                                                                                                                                                                                                                               

                                              Обитатели

                                                      Обитатели вагончика.

Стоят - Ирина Соловьёва, Вера Зельникова, Татьяна Ведерникова, Надежда Глухова, Юрий Шабанов.

Сидят - Анатолий Клячин, Владимир Вайсберг, Борис Фурманов.

У вагончика на Х-образных ножках стоял сколоченный из досок огромный стол с навесом и тысячами мух, от которых он не защищал. Тут же железная печурка для приготовления еды. Кроме нас было одно живое существо, не отлучавшееся от вагончика, старая лошадь. Мы жалели её, подкармливали остатками пищи, но её преклонный возраст мешал нарастить массу. Кости выпирали во все стороны, и подстегнуть лошадь, чтобы прибавила шаг, никто не решался. Вдобавок ко всему она была одноглазой, в пространстве не ориентировалась и чувствовала себя уверенной между оглоблями в телеге и при вожжах. Лошадь нам дали на всякий пожарный случай. Такового не было, но неугомонные парни иногда ездили в деревню на танцы или кого-то отправляли купить сладости.

 

                                                 Обед

                                                   Обед. 1957г.

Анатолий Клячин, Юрий Шабанов, Борис Фурманов, Владимир Вайсберг.

 

                                               Юрий с мухами

                                                                                       

                                                         Юрий Шабанов с мухами.

Всё остальное нам подвозилось: вода, молоко, хлеб, крупы и чай, дрова, чтобы мы ни в чём не нуждались. Еду готовили для себя сами. Подкармливали и местного механизатора, невысокого, средних лет добросовестного человека. Вымазанный в масле, пропахший соляркой, он ночевал прямо в степи на земле и отвечал за работу техники - коей был зернопогрузчик. В отличие от нас каждый вечер обкусанным карандашом он вёл дневник работы. Записи делал лаконичные с точной фиксацией времени. Вслед за числом, например, писал: «10-12 стоял изо кумулятора».

Заносчивости у нас хватало, своей грамотностью кичились, но спорили по поводу того, сколько он сделал ошибок в словах «из-за аккумулятора». Конечно, спорили без него, он единственный кто знал, что и как нужно делать и был в нашем коллективе уважаемым лицом.

Старшим группы избрали меня. Сыграло свою роль, видимо, то, что мама купила мне накануне поездки просторную полосатую пижаму бело-красной расцветки и, не слушая мои возражения, сунула её в рюкзак. На удивление, пижамные штаны и куртка пригодились - в них, не снимая, я отработал два месяца. Вызывающая раскраска была заметна и выделяла меня из общей массы. Если бы выборы старшего группы проходили в конце трудового семестра, когда от пыли пижама стала одноцветной, то за исход голосования в мою пользу я не ручаюсь.

  

                                       Пижама

                                       Лев Десфонтейнес и Борис Фурманов (в пижаме).

 На ток без всякого расписания приходили автомашины, мы выгружали из них зерно в кучу прямо на землю, а потом лопатами и погрузчиком перемещали её по площадке до тех пор, пока пшеница не подсыхала. На другие машины, появлявшиеся тоже в свободном ритме, зерно грузилось и отвозилось в неизвестном направлении. Мы допускали, когда выбивались из сил, что нам привозят машинами ту же самую пшеницу. Однообразие работы, незнание того, когда и сколько привезут и увезут зерна, подкашивало силы больше всего, но мы держались в этой бесконечной монотонности процесса.

Приезжавшие в первый раз на ток водители интересовались нашим бытом и задавали единственный вопрос со своим вариантом ответа: «Вы как спите с девками-то? Через простынку?» Они заглядывали в вагончик, где действительно на проёмах висели простыни, цокали языками и ухмылялись мыслям, которые нам были неведомы. Мы же жили дружно как братья и сёстры, отдельные случавшиеся под звёздами поцелуи были не в счёт.

Ближе к полночи, лёжа спиной на куче подсохшего зерна, подложив руки под голову, всматривался в безоблачное звёздное небо. Тело приятно ныло от усталости, а душа парила высоко. Мозг пытался разобраться в извечном вопросе: «Что же такое Я? Кто надоумит это понять?» С рассветом глупых вопросов в голове убавлялось, работа упрощала философствования до того, что нужно было лишь соблюдать порядок и знать, что делать дальше.

Когда заканчивался срок пребывания на целине, нас навестила группа жизнерадостных комсомольских вожаков, поблагодарила за самоотверженный труд и передала новость о награждении участников жатвы ценными подарками или медалями. Одна медаль приходилась на шесть-семь ценных подарков. Выбирал награду каждый самостоятельно. Все записались на ценные подарки, вручавшиеся сразу, и на две медали я оказался один. Медаль предстояло ждать.

  

                                          Охрана зерна

                               Охрана зерна. Владимир Вайсберг и Борис Фурманов.

 Я уже совсем запамятовал об этой удивительной истории, но вожаки оказались обязательными людьми. В ноябре 1957 года, несмотря на имевшийся выговор в личном деле, т.е. можно было не получить ни ценного подарка, ни награды, Указом Президиума Верховного Совета СССР меня наградили медалью «За освоение целинных и залежных земель». Горжусь этой первой в жизни наградой, она дорога как напоминание о тех месяцах жизни, хотя всегда испытывал неловкость перед настоящими целинниками, связавшими с новыми землями свои жизни, но не удостоенными такого поощрения.

По работе я потом много раз приезжал в те края, да всё не хватало времени посмотреть памятные места. Спустя лет тридцать всё-таки побывал и на железнодорожном вокзале в Бийске, и возле оперного театра в Новосибирске. Всё сохранилось, продолжает тревожить душу и сжимать сердце, напоминая о столь счастливом и далёком прошлом.

 

***

         Мне не исполнился 21 год, я не отработал ни одного дня на производстве, а был награждён медалью. Путь моего отца к первой правительственной награде оказался вдвое длиннее. Случилось это в конце 1954 года, памятного для нашей семьи моим поступлением в институт. Отец к этому моменту успел отметить своё сорокалетие и двадцать лет, практически без отпусков, отдать работе на производстве в качестве мастера, прораба, начальника участка.

Не объявись хрущёвская оттепель, и этого, и удвоенного трудового вклада оказалось бы мало для представления отца к награде. Его награда именовалась медалью «За трудовое отличие» и была самой низкой ступенькой в ранге трудовых поощрений. Тем не менее, событием этим отец был милостиво допущен к самостоятельному восхождению на вершину трудовой славы, которой он успеет достигнуть.

Трудился отец в те годы с полной самоотдачей, приносившей успехи. Управление строительством быстро набирало темпы, росли объёмы выполняемых работ и авторитет. На того, кто тянет, больше нагружают - известное правило во все времена. Не случайно, когда началось развитие крупнопанельного домостроения в стране, опробованное несколько раньше в столице, выбор пал на Первоуральск.

Будучи старшекурсниками, мы не один раз принимали участие в субботниках на возведении в Свердловске завода железобетонных изделий имени Ленинского Комсомола, ставшего потом известным домостроительным гигантом на Урале. От студенческих корпусов до заводской площадки было рукой подать, и нас привлекали на работы по уборке в цехах строительного мусора и очистке территории.

В меньшем объёме, но одновременно создавалась производственная база по деталям домостроения в Первоуральске на заводе ЖБИиК. Там, в цехе КаПэДэ, как говорил главный инженер предприятия Турко Рахиль Лейбович, а все произносили КэПэДэ и подшучивали над ним, монтировалось два автоклава для изготовления пенобетонных стеновых панелей размером на комнату. Диаметр автоклава был 3,6 метра, говорилось, что он самый крупный в мире. Его стальная стенка имела толщину 24мм, в сосуде создавалось рабочее давление в 10 атмосфер, а температура доводилась до 140 градусов Цельсия.

В пенобетоне в качестве воздухововлекающей добавки использовалась гидролизованная кровь, называвшаяся в обиходе бычьей кровью. Технология шла трудно, большие размеры изделий и их толщина преподносили сюрпризы. Всё было новым, лабораторная служба, рабочие и ИТР дневали и ночевали в цехах. По воскресным дням отец брал меня с собой на завод, и я имел возможность втянуться в проблему и перезнакомиться с главными действующими лицами.

Там увидел я, будучи ещё студентом, и Теплова Валерия Викторовича, с которым станем друзьями. Потом технология пошла, начался монтаж первых пятиэтажек. Заложили их возле нашего дома, разрабатывалась монтажная оснастка, проходило её испытание. На стройплощадках с отцом мы бывали часто, я уже что-то соображал и не только слушал, но и пытался делать подсказки. Навсегда запомнились трудовой накал 1957-1958 годов, приезды начальства из треста и Свердловского совнархоза, устанавливавшего очередные жёсткие сроки.

Отец всегда обожал новинки, эту тягу к техническому прогрессу пронёс через всю жизнь, его возраст никогда не мешал видеть в передовых приёмах выход стройки из трудного положения. Мне именно тогда передалась его увлечённость, и она определила выбор моей привязанности к инженерному делу и творчеству.

Как счастливы были люди, когда налаживалась технология, удачно шёл монтаж, когда был введён в действие первый крупнопанельный дом. Кстати, мне позднее даже довелось пожить в нём.

В трудовой книжке отца 21.10.1957 года появилась запись: «За проявленную инициативу в строительстве жилых домов из крупных блоков и крупных панелей премировать месячным окладом 2300 руб.». Очередная отметка 17.07.1958 года: «За проведённую работу по освоению выпуска крупных стеновых панелей из ячеистого бетона и монтажа крупнопанельных домов премировать в сумме 2000 руб.». Формулировалось так в постановлениях Совета Народного Хозяйства Свердловской области.

Меня так и тянет углубиться в описание технических деталей, составлявших суть работы большого коллектива единомышленников, рассказать подробнее об атмосфере взаимоотношения людей, но понимаю, что отхожу в сторону от темы книги. К тому же, кому это может быть интересно, когда техника с той поры шагнула так быстро вперёд и так далеко ушла, что её даже нельзя сопоставить. А что ещё ждёт в будущем?

 

***

          К спорту относился сдержанно в том смысле, что ни одному виду не отдавал предпочтение. Охотно участвовал во всяких играх, кроме бокса, который не принимала моя натура. Бегал на длинные и короткие дистанции, прыгал в длину и в высоту, играл в футбол, волейбол, баскетбол, ручной мяч, настольный теннис не хуже, но далеко не лучше других, т.е. не подавал надежд на особые достижения. Дилетантский уровень моей подготовки давал возможность подключаться к любой компании.

После окончания института приехал в гости к Лёвке в г. Воткинск. Жили они в отдельно стоящем доме в городке гидростроителей. Дом был просторным с прекрасной мебелью, обедали за большим столом в гостиной, подавали редкие блюда. Там, например, я впервые увидел и отведал приготовленную цветную капусту.

Отец его в это время работал главным инженером строительства Воткинской ГЭС. Он провёз нас по стройке. Колоссальное, сложное в инженерном отношении сооружение сразу покорило и позднее в поездках по стране я всегда, когда представлялась возможность, бывал на гидроэлектростанциях. Плотины на малых речках пришлось в жизни с удовольствием на общественных началах проектировать и самому.

Потом мы оказались на теннисных кортах, которые традиционно строились при городках гидростроителей. Я впервые соприкоснулся с этой благородной игрой, держал в руках ракетку и даже играл. Надеюсь, что соперники высказывали искреннее удивление, когда не верили, что раньше я не выходил на корт большого тенниса. После первой пробы больше не видел настоящих кортов и не играл лет двадцать. В наших общестроительных организациях скромные финансовые возможности не позволяли иметь такую роскошь.

Перед зданием УПИ в годы учёбы была громадная неблагоустроенная территория. На ней горки, ямы, непролазная грязь в дождь - самое удачное место для езды на мотоциклах по пересечённой местности. По крайней мере, тренировки спортсменов проходили именно здесь. Как-то отбирались желающие выступить за факультет. На мотоцикле я ездил за спиной великого спортсмена Богдашина и без раздумий оказался в очереди претендентов.

Каждому давалась возможность проехать один пробный круг по этой самой пересечённой местности, и по результату делался отбор в команду. При передаче мотоцикла на старте следующему претенденту двигатель не глушили, попробуй потом заведи снова. Первую скорость не выключали, а только выжимали сцепление, и в таком состоянии шла смена наездников.

Получив разрешение на старт, я отпустил сцепление и тронулся в путь, поехал впервые в жизни. Машина оказалась тяжёлой, страшно неуклюжей, а тут ещё глубокая колея, крутые подъёмы и спуски. Это был кошмар, моих силёнок едва хватало мотоцикл удерживать, но я доехал и уложился в зачётное время. Распорядитель мероприятия, поставив галочку в бумагах, сказал мне: «Приходи завтра на тренировку, но на ровных участках надо было включать повышенную передачу». Я был так доволен услышанным, что на радостях сдуру высказал ему претензию: «Но Вы же не показали мне, как переключать скорости».

В трескотне мотоциклов, штурмовавших трассу, он не сразу понял, что я такое сказал. Когда же смысл услышанного до него дошёл, облечённое властью лицо выругалось в мою сторону и посоветовало убраться быстрее. Организаторам не приходило в голову, что в очередь претендентов на пробный заезд может затесаться студент, не имеющий права на управление мотоциклом и вообще никогда не ездивший на нём. Несмотря на удачный старт, больше никогда в жизни на мотоцикл не садился при всей внешней привлекательности каждой из следующих моделей.

Так как наш институт имел военную кафедру, то ребята на старших курсах познавали танковое дело, а у девиц был лишний выходной день в неделю, но и он им не помогал навёрстывать в учёбе. Выпускала нас кафедра командирами танковых взводов в чине младших лейтенантов. Учёба базировалась на совершенно тогда секретной машине Т-54. Дважды мы побывали в военных лагерях на сборах.

Очень хотелось бы поведать о постижении военных премудростей. Шло оно через массу памятных впечатлений и комических ситуаций. Только главное в том, что военка многое дала: обучила режиму секретности, получили права на вождение автомобиля, водили танки и в ночное время, стреляли из пулемёта, пушки, приучались к дисциплине, краткости и точности команд, почувствовали силу мужского коллектива. Всё это было полезным и нужным. Военную кафедру с её учёбой и лагерными сборами вспоминаю только с благодарностью.

Но военное дело чередовалось с обычной учёбой и потому выглядело контрастно, если говорить о темах лекций и преподавателях. Шутили мы по этому поводу сверх всякой меры, не понимая тогда, что профессор в военном деле и в технической дисциплине не могут быть одинаковыми, слишком разные это стихии.

Вспомнил же я военку совсем по другому случаю, по поводу, косвенно связанному со спортом. В первом лагерном заезде на стрельбище каждому из нас предстояло поразить мишень в форме человеческой фигуры по пояс из пистолета тремя выстрелами и набрать максимально возможное количество очков. Как и все другие ребята, из боевого оружия я стрелял впервые. После нудного инструктажа и соблюдения массы предосторожностей тройками выходили на боевую позицию.

Отстрелялись, в моей мишени оказались две пробоины в десятке и одна в девятке, что давало итог в 29 очков. Офицер с уважением посмотрел на меня и не командным, а нормальным голосом поинтересовался, какой у меня разряд по стрельбе. Я зауважал себя и с гордостью доложил по требовавшейся форме, что стрелял из пистолета впервые.

Мой ответ его несколько разочаровал, я ещё подумал тогда, что это от зависти. «Тогда результат случайность» – отчеканил он. Однако на вечернем построении перед сотней парней уже самый старший офицер по чину, без упоминания о случайности результата, назвал мои 29 очков с упоминанием фамилии лучшим достижением и поздравил меня перед строем.

Неожиданно открытый талант стрелка дал возможность помечтать о следующих достижениях. Правда, холодные расчёты огорчали, показывая, что достигать-то уже и нечего - всего одно очко отделяло от предела. С нетерпением ждал, может быть единственный во всём институте, новой поездки в лагеря, ждал и тренировался целый год. Держал перед собой вытянутую правую руку, нажимал пальцем на воображаемый спусковой крючок - получалось всё хорошо. Скорее бы добраться до пистолета.

На огневом рубеже был спокоен и взволнован одновременно. Чего во мне тогда оказалось больше, ответил результат стрельбы. Только одна пуля попала в мишень, остальные улетели в «молоко». На том всё и закончились. Сейчас я подумываю о том, что было бы интересно узнать, и почему не выяснил раньше, какой же из результатов был случайным?

     

***

          Ежегодно 9-го мая в день светлого праздника Победы проводилась легкоатлетическая эстафета на приз газеты Уральского политехнического института «За индустриальные кадры». Соревновались между собой факультеты, итоги подводились раздельно по мужским командам, по женским, по смешанным, по командам пятикурсников и по массовости. Приз за массовость считался престижным, но для победы требовалось поставить в ряды бегунов чуть ли не всех студентов факультета, а это задача не из лёгких.

Стройфак часто владел этим призом и умел его добиваться. В начале апреля 1955 года, когда приближение весны тянуло из помещения на улицу, деканат объявляет сбор после занятий всех групп специальности ПГС в учебной аудитории для проведения встречи. Удовольствие сидеть в духоте небольшое, но первокурсники народ ещё послушный.

На встречу с нами пришёл Борис Николаевич Ельцин. Его представили как пятикурсника стройфака, как члена комитета комсомола института, как студента отличника, как спортсмена, выступавшего за сборную команду УПИ по волейболу. В последнюю информацию не особенно верилось, хотя роста он был высоченного, тонкий, гибкий и сильный, но на его левой руке не хватало большого и указательного пальцев. Зная, каким строгим является судейство в волейболе, в первую очередь при приёме мяча, не верилось, что с таким дефектом можно играть за сборную.

Агитатором он оказался отменным, с глубокой убеждённостью, сдержанно, с паузами для возможности осознания значительности сказанного им, рассказал о прошлых победах стройфака в эстафетах за приз массовости, о необходимости поддержать честь факультета. Призвал с завтрашнего дня начать тренировки по утрам, и подсказал, какие именно.

Далеко не всякому человеку, которого слушают и видят впервые, удаётся произвести впечатление на  «массу», а нас было человек сто, заставить поверить себе, а затем воздействовать на неё по своему желанию. У него всё вышло как-то само собой. Он очаровал студентов, расположил к себе, заставил сопереживать, волноваться за исход предстоящих соревнований, до которых минуту назад нам не было ровным счётом никакого дела. Словами сегодняшнего дня, его внутренняя энергия была намного сильнее наших расслабленных, даже вместе взятых.

После встречи с Ельциным расходились взволнованными, и утром следующего дня многие вышли на тренировку. Такого порядка придерживались до самой эстафеты. Ради объективности нельзя не добавить, что уже на следующее утро мобилизованный деканатом горнист носился по этажам общежития и устраивал побудку во всю силу тренированных лёгких. Находились и те, кто обещал ему повыдергать ноги. В очередной победе стройфака по массовости был вклад и нашего учебного потока, и агитатора, и, конечно, горниста. На пятом курсе, выступая по разряду «старичков», мы также добились успеха.

До окончания учёбы в институте Борис Николаевич больше не оказывался в поле моего зрения, когда же я стал работать, то о нём слышал часто. Позднее довелось не только слышать, но и видеть его и много лет вместе не играть, а трудиться в одной команде. В моей строительной судьбе он был неоднократно причастен к резким изменениям, о чём надеюсь рассказать позднее.

Не надо только думать, что после того первого знакомства я запомнил его фамилию, имя и отчество. Это потом, при последующих встречах всё увязалось. Не произошли бы они, так бы и не знал, кто тогда жестикулировал руками в аудитории перед нами в такт словам. В памяти тот случай всё равно бы остался.

 

***

          Преподавательский состав на кафедрах стройфака был сильным, особенно по дисциплинам, составлявшим основу специальности: геодезия, железобетонные конструкции, металлические конструкции, сопротивление материалов. Уступала им, к сожалению, кафедра организации строительного производства. Лицо кафедры определял её руководитель.

На общем «профессорском» фоне факультета наиболее самобытной, неповторимой фигурой был доцент Николай Николаевич Мазуров, возглавлявший им же созданную кафедру геодезии. Он преподавал курс инженерной геодезии на втором и третьем годах обучения. Имя его не сходило с уст студентов во время учёбы, после завершения курса геодезии и спустя годы по окончанию института.

Он много лет проработал в составе геодезических партий в неосвоенных таёжных местах России. Николай Николаевич был участником экспедиции В.К. Арсеньева, знаменитого этнографа, писателя и исследователя Дальнего Востока, и тот упоминает о нём в книге «По Уссурийской тайге». Даже он не мог его не заметить и не запомнить, а куда уж нам.

Ходили слухи, что Мазуров по политическим мотивам отбывал срок в лагерях, при этом злые языки некоторых остряков, страшно его боявшихся, тут же шепотком добавляли, шутя по чёрному, что Ник Ника всё-таки рано выпустили. Не знаю, когда именно случилось освобождение кумира большинства студентов из мест заключения, но до вступления нашего потока на геодезическую почву, он уже работал в стенах института. Скорее всего, памятное для него событие произошло в 1953 году.

Коренастый крепыш, с бородой и усами, в очках, с крупной каплей-родинкой возле носа, подвижный, острый в ответах, жёсткий во взаимоотношениях, требовательный, а, в конечном счёте, добрейший человек воспринимался по-разному. С одной стороны напоминал представителя старой российской интеллигенции, чудом сохранившегося после тридцатых годов, не потерявшего человеческое достоинство, уважение к самому себе, своё мнение и свою позицию.

С другой стороны - взлохмаченностью шевелюры, следами небрежного отношения к одежде, простотой речи, распорядительностью тона, энергичностью, требующий принимать немедленные решения, он напоминал только что вышедшего из леса человека, который попал в новое для него общество и диктует ему свои законы и порядки, не обращая внимания на реакцию окружающих.

Его «чудачествам» не было числа, шли они от опыта и требований реальной жизни, которую он хорошо знал, но это понималось позднее. Он запрещал, не принимал к сдаче и просто мог разорвать нивелировочный  или пикетажный журналы, если они заполнялись ручкой, а не простым карандашом. Запрещалось стирать карандашные записи резинкой, только зачёркивать и рядом писать новую цифру, так как старая может потребоваться. Конечно, в те времена, когда он пробирался вместе с партией геодезистов по таёжным завалам, было не до перьевых ручек с чернильницами, но мы то уже пользовались  авторучками. Всё равно нельзя.

При сдаче отчёта по геодезической практике, которую проходили в полевых условиях целых две недели, поставив последнюю выстраданную трудом точку, мы доводили затем отчёт до кондиции. Мяли его в руках, топтали ногами, посыпали страницы дорожной пылью, чтобы они походили на «настоящие». Такой отчёт он открывал с уважением, и лицо его теплело. Ошибки, тем не менее, и всякие подгонки результатов находил сразу.

Такие популярные выражения как «пузырёк на середину», если тема касалась нивелира, теодолита, или «нет угла без препятствия внутри него», если речь шла об автомобильной и железнодорожной трассах, произносили обязательно и неоднократно при ответах.

Геодезию и с большой натяжкой нельзя отнести к сверхсложным наукам, но почему-то большинству студентов, а особенно девчонкам, она давалась с трудом. Может, причина была в том, что в нивелирах и теодолитах, на нивелирных рейках изображение перевёрнуто вниз головой, и необходимость мысленного разворота на 180 градусов окончательно сбивала с толку. Под пристальным взглядом вездесущего Мазурова всё поставить на место оказывалось сложно.

На нашем потоке учился высоченный, худющий Гинзбург с фигурой в форме вопроса. После работы с теодолитом он вставил его в ящик-футляр, перевернув вниз головой. Сделать так даже при желании невозможно, но у него получилось. Он смог вогнать теодолит в коробку так плотно при всей своей хилости, что когда Мазуров принимал инструмент, то не смог теодолит извлечь. Ник Ника поразил этот акт вандализма и примитивизма настолько, что теодолит доставать не стали, а сделали из ящика с прибором экспонат для демонстрации. Мазуров лично показывал его всем группам под соответствующий комментарий об уникальных способностях студента.

При всех «странностях» главный геодезист делал своё дело, вбивая в наши молодые податливые головы геодезию так, как Гинзбург вогнал теодолит в деревянный футляр - навечно. Это подготовило к производству, оказавшемуся куда более жёстким, чем порою взгляд Мазурова. Зато, когда я в первый раз, работая мастером на стройке, стал к нивелиру в окружении бригады и бригадира Афанасия Акимовича Васильева, который немножко умел прикладываться к нивелирной трубе, я не робел, а знал, что делать.

«Пузырёк на середину» вывел регулировочными винтами и приступил к отсчётам. Секундное замешательство вышло, когда стал записывать цифры ручкой, но остановился и попросил у бригадира карандаш. Нужды в этом никакой не было, только порядок есть порядок. Меня так учил знаток своего дела.

Страха перед Мазуровым я не испытывал, но однажды меня охватило замешательство. На экзамене по геодезии, вытащив билет с двумя вопросами и задачей, понял, что даже примерных ответов на вопросы не знаю. Покраснел, вспотел, не помогло - темы вспомнить не смог. Когда пришёл в себя, попросил разрешения взять второй билет. От меня он этого не ожидал, но разрешил. Было ясно, что больше тройки уже не получу.

Отвечал на второй билет бойко, решил задачку, хотя и помучился. В зачётке экзаменатор выставил оценку «хорошо» и объяснил, почему отступил от своего правила. Та самая задачка была решена мною другим способом, нежели он преподавал. Инициативные действия этот человек ценил.

Участвовал я в работе студенческого научно-технического общества, занимаясь в геодезическом кружке, смастерил насадку к нивелиру - «плоскопараллельную пластину» для повышения точности отсчетов. На выставке работ получил диплом. Когда на третьем курсе преподавание геодезии завершилось, то нам не хватало задора и требовательности большого практика, своеобразного, но великолепного наставника.

В 1965 году Мазуров Н.Н. скончался, сказались на его здоровье таёжные тропы и лагерное время. Для стройфака и выпускников предыдущих лет известие оказалось тяжёлым. В каждом из нас он оставил добрую память о себе, но это сделать легче - не обижай других и будь справедлив - главное же, он смог передать знания очень важного для каждого строителя предмета, вложив их собственными доходчивыми приёмами в нас, его студентов.

     

***

          Железобетонные конструкции преподавал Каширский Юлий Анатольевич. Внешний вид его привлекательным не был: маленького роста, плотненький, совершенно лысая сплюснутая с боков голова, ромбиком сложенные губы, которые он порой приоткрывал, не произнося слов, красные разводы на лице и чуть грустные глаза. Он очень напоминал окунька, вытащенного на берег, чем вызывал сочувствие. Потом-то я понял, что выражение грусти пришло к нему из-за его сочувствия студентам и специалистам, которым так тяжело давался «железобетонный» предмет. Каширский был спокойным, выдержанным, уважаемым за светлую голову и трудолюбие преподавателем.

Его предмет мне нравился, я с удовольствием углублялся в суть и доходил до такой степени погружения, что чувствовал возможности конструкций, будто находился в них сам, испытывая внешние нагрузки и воздействия. Мне это уже потом давало возможность легко находить ошибки в проектах, не производя расчётов. Может быть, просто сказывался опыт.

Сборный железобетон, в том числе предварительно напряжённый, массово входил тогда в отечественную практику, но преподносил сюрпризы. Связанных с ним аварий на стройке хватало. Каждый раз нужно было разбираться в причинах, особенно когда это сопровождалось человеческими жертвами. Главная организация по строительству на Среднем Урале, где я работал, ведя инженерные вопросы, всегда приглашала Каширского на расследования. Для него любое обращение производственников было приятным, и он никогда не отказывал в помощи.

Расскажу об одном случае, когда я узнал об одном качестве Юлия Анатольевича уже после учёбы. На окраине Свердловска по Берёзовскому тракту готовился к сдаче в эксплуатацию многопролётный корпус автобазы. Для перекрытия пролётов применялись комбинированные треугольные фермы. Ферма состояла из двух фермочек, имевших верхний пояс из железобетонной балки, подпёртой в центре снизу железобетонной стойкой. Концы балки и низ стойки соединялись затяжкой. При укрупнительной сборке из двух фермочек образовывалась одна ферма, перекрывавшая пролёт. Крайние концы фермочек при монтаже опирались на колонны, а внутренние являлись коньковым узлом фермы.

Нижним поясом фермы служила затяжка из крупных металлических уголков, она соединяла те узлы фермочек, в которых сходились её стойки и затяжки. Надеюсь, что конструкцию объяснил доходчиво. Это описание должно помочь представить картину происшедшего, хотя не имеет прямого отношения к той черте характера Каширского, о которой начал рассказывать.

Корпус автобазы готовили к приходу приёмной комиссии, он был чист и свеж. В воскресный день выпал на редкость обильный снег, и когда утром в понедельник строители заглянули в корпус, то обнаружили неладное. В среднем пролёте, как раз над встроенным внутри помещением с кирпичными стенами и плитами перекрытия, обрушилась ферма. Её стойки упёрлись в перекрытие встроенного помещения, и она не разрушилась полностью. Всё же ферма потащила за собой плиты покрытия, которые частично обвалились, открыв холодное небо.

Людей из корпуса всех вывели, в гулком пустом помещении потрескивало, и хозяева не знали, что дальше ждать. Если дефект окажется повторяющимся и в других фермах, то тогда худо.

Приехали мы вдвоём с Каширским, и прошли в сопровождении группы специалистов в корпус. Он двигался как охотник, прислушивался и приглядывался, временами открывал рот, ничего не говоря. На рубеже обрушения велел всем остаться, а сам зашагал под нависшие конструкции. Обошёл встроенное помещение и попросил лестницу. Приставил её к стенке и стал осторожно забираться, когда голова его оказалась выше перекрытия, он остановился, и стал во что-то всматриваться, открывая рот чаще обычного. Потом быстро поднялся на перекрытие и спокойно расхаживал вдоль обрушившейся фермы.

Спустившись и подойдя к нам, проговорил, обращаясь ко всем: «Всё ясно». Адресуясь ко мне одному, добавил: «Можете посмотреть». Я в одиночестве повторил его маршрут. Действительно, всё было проще простого. За обвалившейся фермой стоял обвязанный трубами вентилятор. Понятно, что его подавали на перекрытие не сбоку между фермами, а с той стороны, где теперь стояла лестница. Нижний пояс фермы возвышался над перекрытием примерно на метр.  Вентилятор оказался крупным, и под поясом фермы протащить его было нельзя. «Рационализаторами» стройка была всегда богата, чтобы не тащить вентиляторную бандуру обратно, они перерезали сваркой два уголка нижнего пояса.

Если бы это всё происходило в однопролётном и даже в двухпролётном здании, то конструкции после такого вмешательства экспериментаторов сразу бы похоронили их под своими обломками. Находясь в центре многопролётного корпуса, который удерживал распорные силы, ферма тогда устояла. Перерезав пояс в одном месте, мастера сделали другой рез так, чтобы в эту ширину протиснуть вентилятор. Потом они вырезанную часть небрежно прихватили сваркой с одной стороны, а с другой не смогли: из-за раскрытия шва вставка оказалась короче. В таком виде всё было оставлено и простояло до снегопада.

Каширский Ю.А. в той обстановке выглядел великолепно, показав себя не только учёным, давшим рекомендации по восстановлению, но и смелым человеком. Связи наши с ним были многократными, и ни разу ни в чём он не допустил, чтобы пошатнулось доверие и уважение ученика к учителю. Недавно мне пришлось прочесть несколько написанных им от руки страниц воспоминаний о его поступлении  в наш институт в 1932 году. Он работал техником в глухой Башкирской деревне, выписывал газету «Уральский рабочий» и из неё узнал о дополнительном приёме на строительную специальность. Тогда он приехал поступать и начал учиться, так что смелостью Юлий Анатольевич никогда обделён не был.

     

***

          Сперанский Борис Александрович был представительным, хорошо сложенным мужчиной приятной внешности. Преподавал он нам металлические конструкции. Во все времена он не только не отставал от новейших течений в методах расчётов, в конструктивных решениях, а всегда находился на самых передовых позициях. Сдержанности, терпения, порядочности в отношениях у него хватало на всех.

Он умел так рассказать, так разложить на взаимосвязанные части любую тему, что предмет казался понятным и лёгким. На самом же деле методы расчёта металлических конструкций, обычных и с предварительным напряжением, были сложны. Его глубокие знания и уважительное отношение к людям с каждым годом добавляли ему авторитет, который и без того был высоким.

Одно время, когда я уже работал, он был моим руководителем диссертационной темы по структурным металлическим конструкциям. Почти завершённая она осталась без защиты, и мой двойной тёзка по имени и отчеству тактично подталкивал своего бывшего студента, ссылавшегося на занятость работой, к выходу на финишную прямую.

Умер он, когда ему было за 80 лет, мне не удалось прилететь на его похороны, и я продолжаю воспринимать его живым человеком: умным, светлым, порядочным.

Возле таких столпов, преподававших студентам, нельзя было не набраться знаний, и я старался это по своим способностям делать. Превзойти их в дисциплинах было немыслимо, и они все остались в памяти как крупные глыбы, составлявшие вместе с другими кирпичиками фундамент знаний, на котором держался родной стройфак.

 

***

          За время моей учёбы в институте сменилось три декана факультета, и это притом, что в такой должности задерживаются обычно долго. На первом курсе обучения деканат возглавлял Рогицкий Станислав Андреевич. Запомнился он не занимаемой должностью, а тем, что преподавал нам строительную механику, теорию упругости и сопротивление материалов. Дисциплины эти являются фундаментом в инженерном образовании, через их постижение одолевают затем расчёты конструкций.

Не случайно в студенческой среде бытовало выражение: «После сдачи сопромата можно обзаводиться своей семьёй». Взять этот жизненно важный рубеж и помогал Рогицкий. Окажись другой преподаватель дисциплин, обучение могло для многих стать непреодолимым препятствием или оставить и на будущее неприятные воспоминания.

Рогицкий обладал не только преподавательским даром, он подкупал интеллигентностью, тактом в отношениях со студентами, обширными знаниями. Он являлся автором нового метода расчёта стержневых систем, его исследовательские новаторские достижения были отмечены званием профессора, члена-корреспондента Академии наук СССР. Станислав Андреевич не кичился тем, что имел широкую известность в научном мире не только нашего государства, он оставался простым, скромным, доступным, внимательным.

Свои предметы любил самозабвенно, желание донести содержание материала до каждого никогда не иссякало. Всегда казалось, что смысл его жизни в передаче своих знаний студентам, в показе того, как всё в его учении просто и гармонично.

Характеру его были присущи мягкость, она улавливалась в походке, в жестах, даже в произношении. Он, например, не выговаривал, а может быть не старался это делать, букву Ч, заменяя её во всех случаях на Щ. При этом слова «тощка», «пощему», «защем», «колищество» и другие, приобретали новое более тёплое звучание, нежели сказанные обычным языком, обладали какой-то притягательной и располагающей к нему силой, делали его беззащитным. Мысль обидеть его не могла прийти и в отчаянную голову.

Затем три года деканом был Доросинский Г.П., который не остался в памяти, а на пятом курсе Карташов Н.А. До этого он руководил кафедрой организации строительного производства и вёл эту дисциплину. Он был кандидатом технических наук, его волновало то, что ему не удавалось защитить докторскую диссертацию, да и как это можно было сделать в полном отрыве от производства именно в этом направлении.

И пусть бы он оставался кандидатом, нас это трогало мало. Но Карташов на лекциях, желая услышать сочувственную поддержку, иногда пускался в длинные рассуждения по поводу своей дисциплины, по которой практически нет докторов в стране. Переход в деканат факультета ничего не изменил в системе преподавания. Такая дисциплина не должна быть оторвана от практики, и на производстве мы на первых порах чувствовали огрехи в своих знаниях.

Вспомнив о деканах факультета, сразу добавлю, что это высокая инстанция. Как правило, студенческие контакты с деканатом заканчивались за первой дверью, что вела в приёмную комнату к декану. А там царствовала все годы Воронина Елена Владимировна: всё знающая, во всём помогающая, очень умная и добрая. В трудные минуты она становилась студентам второй матерью. В её привлекательном облике уже пожилой женщины можно было признать черты своих мам. Есть же на свете, хотя и редко, такие люди, которые нужны всем и готовы быть для всех больше, чем заместителем декана факультета.         

 

***

          О том, что во время учёбы я обходился без спиртных напитков, уже упоминал, вдобавок не курил и не ухаживал за девчонками. Это давало массу дополнительного времени на занятия и развитие. Своей оторванности от жизни группы от этого не чувствовал.

Освоил преферанс, игра привлекала, пока не разобрался в правилах и не овладел ими. Участвовал даже в установлении своеобразного рекорда, когда игра в комнате, где жили, продолжалась ровно сутки. Как только решения стал принимать автоматически без умственного напряжения, а исход игры зависел в основном от чьей-то ошибки или от расклада карт, привлекательность преферанса для меня пропала. После того суточного марафона к картам не прикасался.

На мои житейские потребности стипендии и родительской поддержки хватало с лихвой, к расточительности склонен не был, модная одежда не привлекала. Носил всегда только то, что покупали родители без примерки и без моих подсказок по поводу нужных вещей. Облачиться в новый костюм и появиться в нём в кругу знакомых, было не для меня. Сначала осваивал новые брюки со старым пиджаком, а обвыкнув, менял и пиджак.

Зарабатывать деньги на стороне нужды не было, но за компанию ходил с ребятами на кондитерскую фабрику, расположенную рядом со студенческим корпусом. Там мы грузили в вагоны коробки с печеньем и конфетами. Один раз оказался на выгрузке угля из железнодорожного вагона. Пульман стоял на ровной площадке, из люков уголь частично просыпался под вагон, и лопатами нужно было отбрасывать его на несколько метров в сторону.

Бригада оказалась малочисленной из-за желания получить больше на каждого, пришлось работать с вечера до утра. Успели к обещанному сроку, но вымотались страшно, к завершению перемещались бессознательно и ничего уже не понимали. Двое суток приходил в себя, тело стало чужим,  забыв про занятия и лекции, стонал так, как когда-то отец после футбольного матча.

Девушек в группе моя оригинальность, как они выражались, в поведении  привлекала, и я не был обделён вниманием и расположением даже самых красивых. Предостаточно, возможно больше меры, было во мне и других непохожестей на остальных, если дело касалось рассуждений на свободные темы. Только девушки не догадывались, что мои манеры шли не от желания позировать, или, точнее, не только от этого желания. Во многом слова мои и поступки отражали характер.

Я категорически отвергал «созерцательный» образ жизни. Просто нанизывать одно за другим впечатления от увиденного или услышанного, не пытаясь попробовать свои силы и повторить достижения других, не мог. Конечно, далеко не всё получалось, но над собой работал.

Нацеленность, например, на учёбу приносила заметные плоды. Как-то очень быстро растерялось преимущество в знаниях и в общем развитии у тех, с кем вместе начинали занятия в институте. У меня не было привычки замыкаться только на своих проблемах, всегда болел и переживал за группу, её дела, поэтому не ограничивался одной учёбой.

    

***

          Когда мы получили водительские права, то тяга к поездкам на автомобиле стала просто донимать. О приобретении собственной автомашины и не мечталось ввиду абсолютной нереальности такой затеи. При той зарплате, что имел отец, а она была высокой, если её откладывать, не производя никаких затрат, копить на транспорт требовалось полных два года. Этого семья не могла себе позволить, так как жила от зарплаты до зарплаты. Каких-то особых приобретений не делалось, одеты все были скромно, дорогих покупок не делали. На сберкнижке у мамы лежала небольшая сумма денег на «чёрный день».

Зарплата отца уходила в основном на еду, в семье бытовало святое правило: на еде не экономить. Только подсчёты подсчётами, а ездить на машине хотелось. Если бы кто-то спросил меня: «Куда тебе ездить?», то с ответом бы не нашёлся. Действительно, есть общественный транспорт в городе, железнодорожное и автобусное сообщение между населёнными пунктами. Но всё равно хотелось ездить, пусть не постоянно, а хотя бы иногда просто поводить машину. Не припоминаю, чтобы у кого-то из студентов в нашей группе дома был автомобиль.

Так бы и осталась эта тяга не реализованной, но тут в стране, словно почувствовав наше желание, вводится система проката легковых автомобилей. Просуществовала она совсем недолго, может быть с полгода, и больше не возобновлялась. Доход оказался низким, а машин клиенты наломали много.

Мы с Лёвкой всё же успели воспользоваться предоставленной возможностью, чтобы утолить желание. Берём напрокат по нашим средствам на два дня автомобиль ГАЗ-21 «Волга» с фигуркой оленя на капоте. Приглашаем из группы ребят и девчонок, и за две ходки все оказываемся на берегу озера Балтым под Свердловском. Палатка, машина, рыбалка, ужин у костра, песни под гитару. Всем эти минуты раскрепощения и покоя очень понравились, решили остаться на вторую ночь. Съездили за продуктами, чтобы и в еде не испытывать недостатка.

На третий день после обеда возвращаемся. Последней ходкой нас ехало шесть человек. Миновали уже центр города по улице Ленина, до общежития оставалось не так далеко, но у светофора на пересечении с улицей Восточной путешественников остановил милиционер. После проверки документов блюстители порядка потребовали освободить машину, а водителя заставили следовать за ними. Вещи выгружаем из багажника прямо на обочину, разбираем их и в походной одежде, не подходящей для городских улиц, добираемся на трамвае до места.

Лев появился поздно вечером. Его оштрафовали за нарушение режима проката, но отпустили с миром. Оказывается, уже с утра машина была в розыске. Так как администрация прокатного пункта готова была к худшему, то появление во дворе исправной «Волги» стало для неё приятной неожиданностью. В деканат по этой причине сообщать не стали, а фамилии водителей на всякий случай внесли в чёрные списки провинившихся клиентов. На какое-то время тяга к автомобилю поубавилась. Мы были этому рады, довольны и тем, что машину арестовали не после первой ходки, а в конце второй. Иначе, остававшиеся туристы не выбрались бы из леса?

 

***

          Девчонок в нашей учебной группе, как и на всём стройфаке, была половина, о чём уже упоминал. Обо всех не расскажешь, не та тема «Семейной книги», но некоторых хотелось бы представить. О Людмиле Балицкой, способной актрисе на сцене и в жизни, ранее говорил. Теперь очередь других.

Людмила Тулумбасова считалась самой симпатичной в группе, её знали на курсе и на факультете. Поступать в институт приехала из Владивостока. Круглолицая, с тонким чуть вздёрнутым носиком, с глубокими ямочками на щеках при улыбке, с точёной фигуркой, с кудряшками волос она примечалась сразу. Когда на лекции, заранее зная реакцию, кто-то специально неожиданно подтыкал её сбоку пальцем, она натурально вскрикивала и подскакивала. Это разряжало обстановку на серьёзной или унылой лекции, преподавателю приходилось смягчившимся тоном продолжать свою мысль. Замечания ей не делались - привлекательной девушке многое прощается даже лекторами.

Ухажёров у Людмилы хватало, однажды на собрании группы даже подсказывали ей, что с таким-то плохим парнем не стоит водиться. На своеобразные нравы пришлось то время. Была она энергичной, смелой, участвовала в походах с ночёвками. Училась уверенно.

Замуж Люда вышла за Анатолия Титакова после окончания института, когда мы её поступки контролировать уже не могли.

Ирина Данилова была девушкой выше среднего роста, спортивного сложения и подтверждала его на соревнованиях в беге, твёрдого и самостоятельного в решениях характера, толковая. Она обладала через преломление внутренних качеств своеобразной привлекательностью и в девичьей массе не терялась. Отношения наши всегда оставались ровными и дружескими, на неё можно было, не раздумывая, положиться.

       

 

                                                       Данилова Ирина

                                                                      Ирина Данилова.

 Перед защитой дипломного проекта она вышла замуж за Бориса Тихомирова, на год раньше окончившего стройфак, очень самобытного, самостоятельного и твёрдо стоявшего на ногах парня.

Они вместе уезжают на разворачивавшееся тогда строительство гигантского горно-обогатительного комбината в Качканаре Свердловской области. Наши жизненные пути с Борисом Михайловичем и Ириной Сергеевной в будущем неоднократно пересекутся, и будет повод об этом рассказать.

Ирина Баяновна Соловьёва не была приметной: среднего роста, тёмные гладко зачёсанные волосы, правильные черты лица, чуть наклонённые вперёд плечи и угловатая походка. Ей не хватало какой-то изюминки, чтобы привлекать внимание. Одевалась скромно, близко ни с кем не сходилась. Её единственная подружка Люся Волынкина не походила на Ирину: компанейская, весёлая, доброжелательная, богатая планами на проведение свободного времени.

Ира же отличалась спокойствием, устремлённостью, некоторой замкнутостью и даже скрытностью. Последнее слово в характеристике подтверждаю примером. Когда Юра Шабанов занимался в секции плавания, то об этом знали все, знали, как прибывает он в весе и как сбрасывает с личного результата секунды. А то, что Ирина стала прыгать с парашютом, открылось с запозданием. Она упорно посещала секцию, отдавая увлечению всё личное время, участвовала в соревнованиях, имела хорошие достижения, при этом продолжала учиться ровно и надёжно.

После выпуска из института Ирина исчезла из поля зрения. Говорили про неё, что работает в Звёздном городке. Полёт в космос Валентины Терешковой, первой в мире женщины - космонавтки, породил слух, будто её дублёром была Ирина Соловьёва. Сама Ира при встречах и не подтверждала, и не отрицала слухов. Откровенность в тех делах особой государственной важности не допускалась.

Только на встрече в Москве на квартире у Килимника, о которой упоминал, она говорила открыто. Годы в Звёздном городке приятно преобразили Соловьёву, её трудно было признать: одежда, манера, осанка изменились, смотрелась она отлично, вдобавок заговорила. Прежняя молчаливость от закрепощённости ушла. Мы все гордились тем, что знали лично дублёра Терешковой и вместе учились. Её жизненная история подтверждала, что добиться успеха в любом деле можно лишь самоотверженным трудом.

     

***

          Теперь несколько слов о ребятах. В нашей учебной группе заметным был коренастый, крепко сложенный парень по фамилии Клячин, Клячин Анатолий Зотеевич. Умный и чрезвычайно усидчивый Анатолий закапывался на каком-то участке в такую глубину предмета, из которой сам потом не мог выбраться.

Когда у дверей аудиторий, за которыми принимались экзамены, происходило завершение подготовки студентов, и они задавали друг другу вопросы, Клячин уверенно делал пояснения. Когда же он обращался к окружающим со своими встречными проблемами, выходившими излишней детализацией за очерченный предел требуемого, то от него просто отмахивались. Казалось, что по такой подготовке он должен был получать одни отличные оценки, но ему мешало излишнее волнение и переизбыток несистематизированных знаний.

Он следил за спортивными событиями в стране и за рубежом, знал ведущих спортсменов по фамилиям, их личные результаты, был, другими словами, спортивной ходячей энциклопедией. Способность углубляться сверх меры в знания привела его в науку, он стал кандидатом, потом доктором технических наук, занимался преподавательской деятельностью, работал долго на кафедре у Б.А. Сперанского.

На нашем потоке выделялись на общем фоне Тамплон Ф.Ф. и Лушников В.В. Фридрих Фридрихович, а в общении часто Федя, был высоким, стройным, красивым парнем с потрясающе густой и кудрявой шевелюрой чёрного цвета. Рассудительный, обстоятельный, хороший товарищ и студент. Он довольно быстро стал доктором технических наук, с 1990 по 1995 годы был деканом строительного факультета и много лет руководил кафедрой Архитектуры, что лишь подтверждает его разнообразные способности.

Однажды мы участвовали с ним в международной конференции по пространственным конструкциям в Алма-Ате, где вместе проводили в прогулках свободное время. Наши отношения были дружескими. Недавно узнал, что он погиб на своей машине в автомобильной катастрофе, возвращаясь из отпуска к началу учебного года. Искренне жаль.

Лушников В.В. был со студенческой скамьи настолько умным парнем, что ещё в институте имел очень сконцентрированный на чём-то, но не на собеседнике, взгляд. Держался Володя обособлено и строго. Он увлёкся расчётами оснований и фундаментов, стал доктором технических наук, руководил кафедрой на стройфаке УПИ. Близко мы с ним не сходились, деловых отношений было много, но мне всегда казалось, что при разговоре он как бы не замечал меня, настолько устремлённым за пределы моей личности был его взгляд.

Наш факультетский выпуск, по моему мнению, как ни один другой, дал много одарённых специалистов, сильно укрепивших с годами кафедры стройфака, проектные организации многих областей и стройки. В основном, укрепление пришлось на мужскую половину.

 

***

          Приближалось время дипломирования. Уже миновала производственная преддипломная практика, которую я прошёл в Первоуральске на строительстве очистных сооружений одного из цехов Новотрубного завода. Начальником участка работал Александр Максимович Анисимов - невысокого роста, плотный, круглолицый человек, так и не придумавший, к какому делу меня можно было бы пристроить. С ним и его старшим братом Виктором, работавшим тогда шофёром, мы были давно знакомы через отца и потом будем долго связаны совместной работой.

Робости на строительной площадке не испытывал, опускался в глубоченный котлован, лез в каждую дыру, болтаясь под ногами у работающих людей, охотно спрашивал обо всём, и даже отвечал, когда обращались любопытные ко мне. Стройка, при всей её кажущейся на первый взгляд запутанности и бестолковости, не отталкивала, а, наоборот, притягивала желанием разобраться во взаимосвязях. Не имея определённых обязанностей, исправно ходил на работу, и сам себе находил занятия.

После практики нужно было определяться с темой дипломного проекта. Обычно в качестве объекта брали жилой дом или производственный цех какого-то назначения. Такая перспектива не устраивала, по этим темам ранее делались курсовые работы, порядком надоевшие простотой. Повторять известное, значит, обрекать себя на скуку. Предчувствие подсказывало, что если проект не увлечёт по настоящему, то его можно просто не закончить.

У друга моего Лёвки настроение оказалось сходным. Мы мучились в поиске темы, пока не натолкнулись на  идею - взяться за проектирование большепролётных железнодорожных мостов. Он отдал предпочтение металлическим конструкциям, а я - железобетонным. На том и остановились. Тут столкнулись с первыми трудностями. Мостостроение не являлось профилем нашей специальности промышленного и гражданского строительства.

Это особая дисциплина, по ней нет у стройфака руководителя для дипломного проекта и консультанта. Однако наша настойчивость была поддержана, нашли в специализированном проектном институте «Уралгипротранс» руководителя темы, а консультантом определили известного в области старейшего строителя Головкина Алексея Миелевича.

Руководитель темы, работавший начальником проектного отдела института, при первом знакомстве с нами, добродушно посмеиваясь, объяснял, что мостостроение является самостоятельной дисциплиной, которую надо прежде изучить. Он не советовал нам, имевшим на дипломирование всего три месяца, браться за мосты и предрекал провал. Отчасти руководитель проекта оказался прав - дисциплина требовала изучения. Мы купили по его рекомендации книги по проектированию мостов, они сохранились и на сегодняшний день, и приступили к делу, захватившему нас целиком.

Мой мост, уж позволю себе так выразиться, через речку Каменку у Каменска- Уральского имел пролёт под 140 метров. Остановился я после сравнения вариантов на арочной конструкции, конечно, в модном тогда сборном исполнении. Постигал не только теорию, но облазил возводившийся тогда в Свердловске многопролётный арочный мост через реку Исеть. Его пролёты были небольшими, а дипломный проект давал возможность полёту фантазии.

Каких только решений я не придумывал, предложил даже свою конструкцию кабельного крана для монтажа сборных элементов. Упоительная на одном дыхании работа завершилась в срок. Защитились вместе с Лёвкой на отлично. Работа над дипломом принесла огромное удовлетворение и обогатила новыми знаниями. На защите среди зрителей сидели и руководитель проекта, и мама. Она страшно волновалась. Когда всё завершилось, я познакомил её с руководителем. Он расхваливал меня, говорил, что не верил сначала в успех, и затем растрогался до слёз, видимо, сказывался его возраст.

Потом, не без его подсказки, в деканат стройфака поступило письмо с просьбой распределить меня с Лёвкой в этот самый специализированный проектный институт в Свердловске. Многие такого направления желали, но работу я хотел начинать со стройки. Скупые слёзы руководителя проекта сейчас понимаю и благодарен ему за то, что имел возможность их видеть.

 

***

          Институтские годы летели быстро. Учёба и снова учёба, зимние и весенние сессии с сопровождавшими их переживаниями, краткие каникулы, поездки на целинные земли, лагерные сборы в Челябинске и на Чебаркульском полигоне в Челябинской области, производственная и преддипломная практики. Кроме того, ежегодная на младших курсах работа в осенние месяцы на совхозных полях, походы с группой, развлечения, забавы. И всё это вдруг неожиданно завершилось.

За годы учёбы многое изменилось, и менялись мы сами: я, например, не только подрос и стал выделяться в общей куче ребят, по крайней мере, не теряться, окреп, занимаясь разными физкультурно-спортивными развлечениями, заметно пополнил багаж знаний по всяким дисциплинам. Ещё приобрёл какой-то жизненный опыт, ровнее складывались отношения с друзьями и товарищами, понял, что выбранная профессия по мне и будет любимым делом на всю жизнь.

Сделанное мимоходом упоминание о дисциплинах хотел бы пояснить. Не стану утверждать о бесполезности хотя бы одного из изучавшихся предметов, они все оказались нужными, но два замечания берусь высказать. Отсутствовала система подготовки, ориентированная на будущую работу выпускника, он мог пойти на проектную работу, на производство, заняться научной деятельностью. Каждый из этих уклонов требовал расширенного преподавания отдельных профилирующих дисциплин: производственникам - организация работ, проектировщикам - расчёты конструкций. Багаж полученных знаний у студентов всего потока оказывался одинаковым.

И уж совсем излишнее, сверх всякой разумной меры, уделялось внимание изучению политэкономии, историческому и диалектическому материализму. Обязательное конспектирование классиков марксизма-ленинизма, так называемая работа с первоисточниками, отнимала массу времени и оглупляла. Наивно в работах большой давности пытаться найти подсказки тому, как следует действовать в современных условиях и поступать завтра. Очень сходно это было с чтением «специалистами» витиеватых, полных образности куплетов Нострадамуса и перенесение сказанного им на все будущие времена.

Подошло распределение выпускников. Область наша как раз переживала строительный бум, требовавший молодых специалистов. Где-то в верхах согласовывались заявки, рассматривались обоснования, и в итоге основная часть выпуска инженеров строительной специальности осела на Среднем Урале. Направлений за пределы Свердловской области было мало, и они закрывались желающими без принуждения. Больше всего выпускников осталось вообще в Свердловске, заполняя вакансии в институтах.

По запросу треста «Уралтяжтрубстрой» Панков, Трофимов и я получили направление в г. Первоуральск, где разворачивались крупные стройки. В проектные и научно-исследовательские организации пошли не только девчонки, но многие из ребят. Желающих связать себя с работой на линии, непосредственно на площадке строительства было мало, и их ряды со временем редели. В числе же тех, кто первую запись в трудовой книжке получил «мастер строительного управления», были совсем единицы.

После того, как последние формальности с институтом завершились, а начать работы требовалось по КЗоТ не позднее 1 сентября, чтобы сохранить непрерывность трудового стажа, в который учёба засчитывалась, оставалось свободное от всяких обязанностей время. Со Львом Десфонтейнесом мы договорились совершить самостоятельную поездку в Ленинград, наши родители эту идею поддержали.

Выбор объяснялся тем, что Лев когда-то жил в этом славном городе, его тянуло туда, и он хотел показать дорогие места мне. Я заехал за ним в г. Воткинск, погостили мы у его родителей, он ведь тоже был гостем в своём доме, и двинулись в путь.

Без вещей, совсем налегке, но при деньгах, через Москву добираемся поездом в северную столицу страны. Живём рядом с Московским железнодорожным вокзалом в гостинице. С утра до позднего вечера две недели, не устраивая себе передышек и выходных дней, с фотоаппаратами мы обошли многие достопримечательности Ленинграда и его окрестностей. Фантастический город - он не напоминал ни один другой, виденный мною до этого. Уставали сильно, но души наши отдыхали.

Питались, где придётся, рассчитывались по очереди, а потом перешли на придуманную вместе систему. Один начинает сторублёвую бумажку и платит за всё, пока деньги не кончались, потом это делает другой, так и чередовались. Уезжать не хотелось, так привык к городу и полюбил его, что в вагоне поезда, возвращавшего назад, продолжал жадно смотреть в окно, а из глаз текли слёзы. «Я ещё приеду сюда» - твердил про себя.

Приезжал потом и не раз, привозил и дочку Иришу на теплоходе по маршруту Пермь - Ленинград. Водил её, как меня когда-то Лёвка. После первых поездок за границу Ленинград в восприятии потускнел, поблек, но остался любимым. Последние в моей жизни каникулы заканчивались, не от того ли отчасти были слёзы при отъезде из великого города. Предстояло самому начинать строить. Каким же это непростым оказалось делом.

 

***

          Чтобы не возвращаться к институтской теме, скажу, что по круглым датам после завершения учёбы, выпускники потока какое-то время встречались. Последнее явление друг перед другом состоялось через двадцать пять лет после окончания института.            

                                                                                                                                  Двадцать лет

Двадцать пять лет спустя. 1984г. 

1 ряд – Вера Зельникова, Эля Каснер, Таня Кирьянова, Наташа Рейшер, Борис Верхоглядов.

2 ряд – Люда Балицкая, Люда Тулумбасова, Владимир Вайсберг, Юрий Шабанов, Ира Данилова, Виктор Рождественский, Виктор Дик, Борис Фурманов.

 

                                           Двадцать пять лет 

                                       Двадцать лет спустя. 1979г. На границе Европы с Азией.

Люда Тулумбасова, Наташа Рейшер, Ирина Данилова, Лев Десфонтейнес, Люся Волынкина, Владимир Краюшкин, Ира Соловьёва, Вера Зельникова, Юрий Шабанов, Таня Кирьянова, Володя Вайсберг, Эля Каснер, Борис Фурманов, Анатолий Клячин.

Инициатива исходила от студенческой группы, называвшейся «детским садом». Мне было поручено организовать место встречи. Я подобрал по старым связям базу отдыха «Утёс» треста «Уралтяжтрубстрой» на реке Чусовой в сорока километрах от Первоуральска. Бывшие студенты собирались в Свердловске из разных мест Союза, прибыло тогда больше половины выпуска.

Мы ещё легко в лицо узнавали друг друга без подсказок. По дороге на базу, в автобусе каждый участник рассказал о себе, о достигнутом, о планах на перспективу, которые тогда ещё в головах большинства были. Заранее подготовили стенды с фотографиями студенческих лет и смонтировали их вместе с последними снимками. Получилось интересно и одновременно страшно. Старались делать вид, что нас не пугают наши годы: много шутили, рассказывали весёлые истории из прошлого, проводили конкурсы остроумия, запивали спиртным тосты, просто дурачились.

Но что интересно, в соревновании остряков победил Валька Филимонов. У него было красное лицо, видимо, обгорел на пожаре, много шрамов, один глаз был искусственный. Товарищем он считался хорошим. Так вот, на один из вопросов конкурса он дал ответ словами известной песни: «Подхожу я к милой, глаз поднять не смею». Эта фраза, произнесённая другим человеком, такого бы смысла не имела. Тяжёлый и жестокий юмор, но он был принят. Приза за ответ на вопрос о наивысшем личном достижении был удостоен и я. Ответ был кратким: «Девятьсот километров в час пассажиром на самолёте ТУ-104». Двух дней оказалось мало, чтобы пообщаться с каждым, не хватило и спортивных игр, и бани, и ночёвки.

Всё в итоге получилось хорошо, уезжали довольными, давали слово при расставании о новой встрече через пять лет, но… Внутреннее чутьё, по-моему, подсказывало каждому, что слова бросаются на ветер, что расставание предстоит навсегда. Нужно или общаться чаще, чтобы не замечать старения других, а через них и свои годы, или не видеться совсем. Это же совсем просто.

Встречи всё же были, но уже меньшим составом.

       

***

           Участником последующих сборов я не был. И вдруг изменил своей привычке. В октябре 1999 года отмечалось семидесятилетие стройфака, прошло ровно сорок лет, как выпустили в свет нашу группу. Не будь одна служебная обязанность, связанная с датой, то я бы не приехал. А тут нужно было вручить от имени организации, в которой работал - Государственной инвестиционной корпорации - подаренное одной из кафедр стройфака оборудование для компьютерного класса. Пришлось быть.

В актовом зале главного корпуса института набралось до тысячи человек, стояли в несколько рядов за сиденьями на ногах: преподаватели, выпускники, студенты. Из нашей группы не было ни одного человека, никто не пришёл даже из тех, кто жил в Свердловске. Понять их могу. Со всего учебного потока знакомых оказалось трое, в том числе, Лушников Володя. «А, Борис, привет!» - сказал он, обращаясь ко мне, а сам смотрел куда-то ещё дальше, чем в студенческие годы. Наверное, сказывалась прогрессирующая дальнозоркость.

Из преподавателей нашего времени в живых остались Каширский Ю.А. и Шляпин В.А., который вёл деревянные конструкции, он был деканом стройфака в 1967-1969 годах. Подошёл к Каширскому, поздоровались, я нашёл его не очень изменившимся за последние почти двадцать лет, как мы не виделись. Меня он с трудом признал, всё-таки ему исполнилось 82 года. Когда вечером на большом банкете Ю.А. первому дали слово, то он показал, что сохранил прекрасные воспоминания о тридцатых годах, о своей молодости. Присутствующие долго не могли осушить бокалы, слушая его приветствие.

Мне была оказана честь выступить в актовом зале после ректора института Набойченко С.С., декана стройфака Носкова А.С. и представителя Президента России по Свердловской области Брусницына Ю.А. Второй раз в жизни через сорок с лишним лет поднялся я на эту сцену, но уже не в образе пожилого человека, которого тогда играл, а именно пожилым человеком. Слушали внимательно, аплодировали, подходили поблагодарить - значит, получилось от души. В зале присутствовали выпускники стройфака других лет, в их числе были моя сестра Наташа и моя дочь Ирина. Сын Саша находился в Москве, а то бы мы были полным составом.

На вечернем банкете меня подвели к женщине, которая выпускалась раньше на один год. Мы были знакомы по учёбе, хотя она шла по кафедре архитектуры, и затем несколько лет встречались по производственным делам. Прежде высокая, стройная девушка, известная своей привлекательностью, стала неузнаваемой. Улыбка её уже не красила. Поражённый, я кроме слов приветствия ничего не смог добавить.

Почти сразу же оставил банкет и уехал домой к дочери. До глубокой ночи не мог уснуть, переживая всё увиденное и услышанное за этот трудный день. Улыбающееся лицо знакомой не оставляло меня в покое. Всё-таки хорошо, что из нашей группы не пришла на юбилейные торжества ни одна девчонка. Умницами они были и такими остались.                                                               

       

***

          И ещё несколько слов о самом близком друге студенческих лет Лёвке Десфонтейнесе. На базе «Утёс» он был, потом никаких контактов больше пятнадцати лет не поддерживали. Ждать от него звонка можно было ещё столько же времени. Года два назад, находясь в Санкт-Петербурге, я не выдержал, и позвонил ему по домашнему телефону, номер которого всегда имел с собой, из гостиницы около Московского вокзала. Он ответил и даже узнал, когда я представился.

Договорились, что встретит меня возле станции метро, до которой рассказал, как добраться. Обменялись на всякий случай приметами. Конечно, признали друг друга, обнялись. Белый клок волос как-то растворился в его поседевшей и поредевшей шевелюре, добавилось много морщин, но передний зуб со щербинкой остался на месте. Сохранилась прежняя манера жестикулировать руками, немногословность и походка.

В двухкомнатной квартире старая мебель, но всё чисто и опрятно, что не отнёс к его заслугам. Вернулась с работы жена, предложила чай. Нашлась всё же женщина, сумевшая крепко прибрать его к рукам. Посидели, поговорили, многое вспомнили. Он продолжал работать в том же институте «Гидропроект», стал главным инженером проекта, проектировал гидростанции, в том числе и за рубежом.

Проводил он меня прямо до вагона, уходящего на Москву поезда. Расставание получилось грустным, больше не созванивались. Как он там? После нашей встречи я ещё несколько раз приезжал в город на Неве, но ему не звонил. Как же мы были невероятно близки когда-то, и как отдалились, не поддерживая постоянных  связей.        

Что-то печальной получилась концовка главы о самом прекрасном периоде жизни.