Первоуральск

Первоуральск 20.01.2018 15:13

Уральский город, в который наша семья переехала в 1951 году из захолустного посёлка Северский, поражал примерами странного своеобразия.

Конечно, любой населённый пункт имеет особенности, достопримечательности и необычности, отличающие его от других, но в данном случае, по моему мнению, причудливости в них было в избытке.

Отличия лучше видны тогда, когда рассматриваются сопоставимые предметы. Как, например, сравнивать иголку с ниткой, хотя они неразлучны при шитье?

А вот крупный рабочий посёлок сравнивать с небольшим городом в силу их сопоставимости вполне возможно.

Эти населённые пункты разделяли, если двигаться напрямую, примерно пятьдесят километров, в пределах которых, кстати, проходила граница Европы с Азией, но тогда проехать из одного в другой можно было только через областной центр, и такой путь оказывался вдвое длиннее.

Однако связующую их основу они имели, и заложена она была в начале XVIII века известными заводчиками Демидовыми.

Там и там первые поколения поселенцев, осваивавшие глухие и далёкие от центра России места, поставили почти одновременно за плотинами, перегораживавшими речушки, схожие чугуноплавильные и железоделательные заводы.

С них-то и начиналась одинаковая история поселений, а потом у каждого была своя судьба, давшая им свою дорогу и свои отличия.

***

Речушка, на которой поставили завод в населённом пункте, где теперь оказалась наша семья, называлась Шайтанкой. Довольно красноречивое название, когда вдумываешься в смысл этого слова, подразумевающий злых духов.

Местных жителей, что проживали в избах выше плотины по обе стороны широкого и протяжённого пруда, прозывали

шайтанами, так как до 1920 года поселение официально именовалось Васильевско-Шайтанским. Как не отнести это к редкостной уникальности.

Однако позднее жителей звали шайтанами уже только за глаза, зная, что такое слово воспринималось местными без восторга и побуждало их, не откладывая, наказывать обидчиков.

В областном центре люди в разговорах между собой всех жителей нашего города называли шайтанами, а не только проживавших в старой его части, то есть называли так и тех, кто селился в соцгороде, откуда не было видно ни плотину, ни останки чугунолитейного и железоделательного завода, ни самой речки Шайтанки.

Меня такое обращение, случавшееся и позднее, совсем не задевало. И я, и другие горожане на самом деле и были шайтанами, проживая в той глухомани и в тех условиях, где природой отведено было место для злых духов.

Лет пятнадцать спустя после переезда, на обоих бортах первого катамарана, сделанного своими руками группой сподвижников и спущенного на воду городского пруда, я написал название судна: «Шайтания».

Под таким именем, без смущения и стеснения, а даже с некоторым вызовом, сплавилась наша команда в тот год по Каме и Волге до Куйбышева.

И ничего не случилось. Это слово в нашем городе уже никем лично к себе не относилось, и как прозвище не воспринималось. Быстро меняла новая жизнь всё вокруг.

***

Другой особенностью являлось само название города, где оказалась наша семья, он именовался ни больше, ни меньше, как Первоуральск.

Старинный город Уральск существовал, и был известен в Российской империи и в Советском Союзе. А тут появляется Первый Уральск, то есть первейший, самый первый город из всех на Урале.

Получалась явная нестыковка, но что касается зоны Среднего Урала, то в ней населённых пунктов с таким названием, действительно, не было.

Позднее слово Уральск появилось в названиях других городов области: Каменск-Уральский, Североуральск, Среднеуральск, но в них отсутствовала претензия на первенство.

Если Первоуральск был не самый древним на Урале населённым пунктом, то была же какая-то веская причина, давшая

ему такое имя? Конечно, была!
Васильевско-Шайтанский завод впервые на Урале освоил

выпуск металлических труб и по этому поводу 2 сентября 1920 года завод был переименован в «Первый уральский завод цельнотянутых и катаных труб». Вот в чём было первенство. Не коротко получилось с названием, но терпимо, хотя аббревиатура выговаривалась с трудом – ПУЗЦИКТ.

Уже в конце сентября того же года жители Шайтанской волости, видимо, на внеплановой сходке приняли единодушное решение присвоить своему Васильевско-Шайтанскому поселению название Первоуральск.

Таким оно и остаётся до нынешнего времени. Но в памяти народной слово Шайтанка ещё порой всплывает.

***

Следующая примечательность хорошо воспринималась при взгляде на город сверху со специальной смотровой площадки, но той никогда не существовало.

Для такой цели годилась гора Волчиха, вершина которой из городской черты хорошо просматривалась невооружённым взглядом, находясь километрах в пяти, а вот городские детали с её вершины разглядеть можно было только в бинокль с многократным увеличением.

О биноклях знали только понаслышке, но походив по городу и окрестностям, даже без напряжения воображения, каждому становилось понятно, что жилая зона города, состоявшая из старой части и социалистического городка, оказалась в крепком кольце промышленных предприятий.

С одной стороны в самой низине подпирал Старотрубный завод, бывший Васильевско-Шайтанский, а с другой стороны, напирал с более возвышенной части Новотрубный завод, которому помогал химический завод Хромпик.

Пусть в очередной раз не хватило фантазии у тех, кто давал теперь упрощённые названия заводам: Старотрубный и Новотрубный, но эти названия хотя бы соответствовали тому, что один из заводов был на самом деле старым, а другой - совсем молодым, поскольку имел разницу в возрасте более двухсот лет.

Заводские объятия оказались настолько крепкими, что они не давали городку дышать свободно. Виной были не только крепкие объятия, но и невероятная загазованность воздуха.

Точку в этом деле ставили Хромпиковый завод и Среднеуральский медеплавильный завод, что располагался чуть поодаль, но таким изуверским образом, что при смене ветра один из

них обязательно накрывал ядовитыми выбросами горожан.
В те годы, с которых начинался рассказ, объятия заводов уже существовали, но жилая зона ещё не успела соприкоснуться с заводскими оградами. Что же касается выбросов из заводских труб,

то именно в ту пору никто не мешал травить ими население.
Эта планировочная особенность Первоуральска, занимавшего в советское время четвёртое место в области по численности

населения, была не последней достопримечательностью.

***

Два родственных трубных предприятия, пусть разного возраста и масштаба, не могли не иметь технологических связей. Трудно их осуществить, когда между заводами размещается населённый пункт, ведь его нужно каким-то образом обходить.

В мирное время эта тема обсуждалась бы долго, и решение оказалось бы не самым выгодным с экономической точки зрения.

Когда же началась война, заводы в аварийном порядке соединили железной дорогой широкой колеи по кратчайшему пути, то есть через населённый пункт и места предполагаемой перспективной застройки.

Дорога строилась в грозном 1941 году, строилась основательно. Позднее, в разное время менялись рельсы, велась выбраковка сгнивших шпал, но подкладки под рельсы сохранялись старые.

На каждой подкладке, что не раз видел своими глазами, идя по шпалам железнодорожной колеи, стояло клеймо с числом 41. Они, таким образом, были со мной почти ровесники, и я заворожено смотрел на оттиски.

Железнодорожная нитка не пустовала, но и не была перегружена. В лучшем случае, за световой день проходило по ней два, а то три состава.

Расписания прохождения составов не существовало, как и не существовало шлагбаумов на пересечениях с улицами соцгорода, предупредительных световых сигналов и вообще каких-либо знаков.

Упомянутые составы представляли собой паровоз скромных размеров, такие сновали по внутризаводским путям и не смели появляться на железнодорожных магистралях.

Тем не менее, среди застройки одно и двухэтажными домами паровоз выглядел огромным чудищем, со шлейфом чёрного дыма из раструбной трубы.

Дым, выбрасываемый клубами, извергался вертикальным столбом метров на пять, а затем стелился горизонтально, отставая

от паровоза, так как тот хотя и медленно, почти со скоростью пешехода, но всё-таки продвигался вперёд.

Клубы белого пара вырывались с обеих сторон на уровне колёс, укрывая чудовище, а потом растворялись в воздухе и оседали на ветках деревьев и траве инеем или каплями росы в зависимости от времени года.

Иногда паровоз издавал протяжные гудки, предупреждая редких пешеходов о приближении к переезду. Это приводило к повышению активности людей, подталкивало пересечь путь до того, как переход займёт его громада.

Холостых прогонов у паровоза никогда не было, для снижения скорости, а то и по другим причинам, к нему обязательно прицепляли по две-три открытых платформы с грудами металлической всячины, в которой нуждался то один, то другой завод.

Паровоз, в силу каких-то обстоятельств, оказывался то перед вагонами, то за ними. Когда я, отправляясь в школу, выходил из дома и слышал гудки паровоза, въезжающего в просеку Карабельной рощи, но ещё не видел его, то загадывал, какое место будет занимать паровоз при моей встрече с ним у переезда.

Если угадывал, то поднималось настроение, так как по примете в этом случае меня не могли ожидать неприятности с оценками в школе.

Обычно, если вагоны были в начале состава, когда тот двигался на Старотрубный завод, то обратно паровоз оказывался спереди.

Это удивление не вызывало, а вот когда при движении в ту и в другую сторону паровоз всё равно оказывался, например, за вагонами, то это заставляло напрягаться и находить решение задачи, которая возникала дополнительно к школьной программе. Она была сложнее примеров в задачнике.

Однако во всех случаях впереди состава на подножке вагона или паровоза, держась за поручень и откинувшись на вытянутую руку, стоял человек в затасканной одежде с перемазанным сажей лицом. В его свободной руке всегда был флажок, первоначальный цвет которого не поддавался распознанию.

Этот человек голосом помогал машинисту паровоза, разгонять зевак и ребятишек, подкладывавших на рельсы монеты, чтобы потом любоваться результатом и сравнивать, у кого диаметр расплющенной монеты оказывался большим.

Сигнальщик также подавал условные знаки машинисту тем же флажком, предупреждая об опасности столкновения. Сам паровоз никаких увечий получить не мог, а для пешеходов и редких машин

он представлял угрозу.
Безаварийному проезду паровоза помогало и то, что в жилой

зоне колея пролегала на целый километр по прямой линии и хорошо просматривалась. Разумно поступили проектировщики той поры.

Позднее паровоз был заменён тепловозом, тот не производил впечатление, не завораживал, не поражал воображение зевак. Против прежнего чудовища, он представал бесхарактерным и бесполым существом.

Тепловоз даже не мог подать достойный гудок, чтобы задрожал не только воздух у сигнального устройства, а задрожали бы какие-то струны внутри человека, поражённого силой и мощью того, что самим человеком было создано.

С каждым годом составы возникали на путях реже, перекладывая свой груз на автотранспортные средства, сокращалось число платформ и объём изделий на них.

Потом движение составов вообще прекратилось, но путь оставался и поддерживался в исправном состоянии, видимо, на всякий случай, каким могла быть война. Случай не представлялся.

Соцгород, после исчезновения составов, явно осиротел, он лишился своеобразия и эффектной отличительной черты.

Не знаю дальнейшей судьбы этого железнодорожного пути. Возможно, он сохранился.

***

Первой достопримечательностью при приезде, попала на глаза Корабельная роща. Зелёный массив шириной метров двести и длиной под километр разделял промышленную и жилую зоны города.

Это был густой сосновый лес с золотистой корой ровных стволов длиной больше двадцати метров, с роскошными кронами, усеянными шишками, с сухим валежником на земле, укрытой

плотным и толстым покрывалом из шишек и хвойных игл, через которое почти не пробивалась трава.

Покрывало хрустело под подошвами, препятствовало движение и заставляло, таким образом, пешехода сойти на тропу, подходящую ему по направлению. В сосновом бору другие породы деревьев не росли.

Стройность сосновых стволов и породила название Корабельная роща, хотя корабельные мачты из таких переросших деревьев не делают, да и вообще, идёт ли сосна на мачты, никто

толком не знал. Но название крепко прижилось.
Такой лес ещё зовётся строевым от слов строй и строить.

Выглядел он величественно, стройно и строго, и был пригоден для производства строительных материалов.

Порой казалось, что роща была в давнее время посажена людьми без соблюдения какой-либо системы и не придерживаясь порядка.

Роща на моих глазах долго сопротивлялась натиску предприятий, выбрасывавших в атмосферу отходы, сопротивлялась напору растущей численности горожан, стремившихся отдохнуть на природе. Только, в конце концов, стала чахнуть.

Корни сосен распластаны по самой поверхности земли. За частым хождением людей по тропинкам и между деревьев следовало обнажение корней и потеря ими коры. Уничтожению сосновой рощи способствовали и выбросы в атмосферу промышленных производств.

Появились сухостои, их спиливали, пеньки привлекали ещё большее количество людей, так как воспринимались столиками для чекушки и закуски.

Роща редела и через десяток лет, уже просматривалась насквозь.

Между соснами и пеньками начали подсаживать берёзы и другие лиственные породы деревьев, они приживались, тянулись вверх, но это было не то. От корабельной рощи осталось только название.

Как-то мы украли пять саженцев у озеленителей и высадили их во дворе дома. Они под присмотром быстро поднялись до карниза, затеняя окна, но ни у кого не поднялась рука причинить им вред.

Спустя много лет я приезжал с сестрой взглянуть на памятные места. Все строения уменьшились в размере, все расстояния сократились по длине, только посаженные нами берёзы не разочаровали. Они заслоняли дом.

Корабельной рощи не стало, её заменил лиственный лесок. Во мне он не вызывал расположение. Город лишился ещё одного отличия

***

Главный фасад нашего дома выходил на улицу. На другой её стороне, точно напротив, стояло несколько вычурное одноэтажное кирпичное здание с высоким портиком, явно, довоенной постройки.

Солидная дверь приглашала войти внутрь, но я никогда не приближался даже к единственной ступеньке крыльца. Тогда не поощрялось излишнее любопытство.

В здание размещалось лишь несколько комнат: таким оно

было небольшим. С дворовой стороны к нему примыкало строение, подобного которому видеть не приходилось. Его стены и двускатная крыша были сплошь остеклены.

В обе стороны от здания вдоль улицы уходила металлическая ограда, общей длиной метров двести. Ограда охватывала и всё пространство между улицей и кромкой Корабельной рощи, до которой было рукой подать.

Всю выгороженную территорию занимали посадки кустарников и деревьев, которые хилостью своих веток и стволов

показывали, что им не по нутру местный климат.
Определить назначение этого хозяйства мешал мой

ограниченный кругозор. Не помогла даже надпись, сделанная на портике выступающими из кладки кирпичами: ОРАНЖЕРЕЯ.

Кто-то подсказал, что в здании и на огороженной площадке выращивали цветы и занимались разведением устойчивых к уральским холодам ягодных кустарников и фруктовых деревьев. Этих сведений мне тогда хватило, чтобы потерять всякий интерес к странному хозяйству.

Но пройдёт много лет, и память станет неоднократно погружать меня в размышления о назначении этого хозяйства, о том каким образом оно вообще там могло оказаться.

На момент нашей встречи, прошло только шесть лет после окончания войны. Невероятно трудным было тогда время, когда проблемы прокормиться и приютиться были главными.

За моей мужской средней школой всего в километре от оранжереи у заводской ограды Новотрубного завода прямо в поле рабочие семьи с детьми жили в вырытых землянках.

А оранжерея существовала, она сохранилась в военные годы, сохранилась в этом медвежьем углу и в условиях сурового климата. Её продукция, наряду с прокатными и цельнотянутыми трубами, была нужна государству.

Разве это не удивляет, не заставляет внимательнее всматриваться во всё, что происходит вокруг нас, а мы не можем ни охватить, ни осмыслить со всей полнотой окружающий нас мир, полный своеобразия и неожиданностей.

***

Почти два десятилетия я прожил в Первоуральске. Здесь учился в старших классах школы, сюда по направлению вернулся работать после окончания института, тут началась моя производственная карьера,

В этом уральском городе я женился, в нём появились на свет мои дочь и сын.

В этом городе много лет подряд мой отец был главным строителем, он управлял трестом, строившем все объекты промышленности, жилые и социально-бытовые здания.

В объектах Первоуральска есть и мой трудовой вклад и вклад моей жены. Мы все сообща делали то, что давало городу новые отличительные особенности, выводило его по каким-то направлениям на первые позиции. Это не голословное утверждение, таких примеров много, но пусть на них укажут другие.

В 1967 году на всемирной выставке в канадском Монреале в павильоне Советского Союза дворец культуры металлургов в Первоуральске был представлен фотографией двух панно, выполненных из смальты на его главном фасаде. Я не имел отношения к строительству дворца, но это не уменьшило чувство гордости за Первоуральск.

Городские особенности, примечательности и отличия, как возникают со временем, так и исчезают с годами. Но они всегда есть.

Их нужно уметь заметить, понять суть, поведать о них тем, кто прошёл мимо, кто по чистой случайности оставил их без внимания.